Максимилиан Уваров - Плач по мечте

Артем с минуту полежал, рассматривая комнату, и его глаза остановились на открытой двери шкафа.

— Давид! Роза! — прошептал он пересохшими губами и попытался встать.

Первая попытка успехом не увенчалась. Его сильно мотануло в сторону, и он снова упал на пол, сильно приложившись плечом об угол кровати. Второй раз он вставал значительно медленнее. Он оперся рукой о кровать и стал перемещаться к шкафу, держась за мебель.

Артем распахнул дверки шкафа настежь, раздвинул одежду на вешалке, сделал шаг вперед, пытаясь пройти дальше, но его руки уперлись в сплошную стену.

Артем не верил сам себе. Он несколько раз выходил из шкафа, задвигал вешалки по местам и закрывал двери. Потом снова открывал, раздвигал руками вещи и… снова упирался в стену. Только через несколько минут до него наконец дошла горькая правда.

— Не может быть… — прошептал Артем, стоя перед шкафом. — Проход закрылся… Нет! А как же… Там же Давид… Роза… А как же я?

Он несильно ударил в дверь шкафа кулаком, потом еще раз, сильнее, потом стал бить кулаками со всей силы, пока соседи сбоку не начали барабанить в батарею.

Артем посмотрел на шкаф в ярких пятнах его крови, на свои руки, на бегущие серые облака в окне, упал на колени и заплакал.

Он не помнил, когда плакал последний раз, и уж точно знал, что никогда не молился. Сейчас, стоя на коленях перед шкафом, он просил только одного: чтобы проход открылся. Он просил, чтобы его пропустили обратно. Просил, чтобы Роза и Давид были живы, и если ему не будет суждено жить с ними, чтобы он просто был рядом, издали наблюдал за ними и защищал от неприятностей и бед.

Слезы и слова кончились, и на Артема навалилась пустота. Она просочилась в него через поры кожи, заполнила его изнутри своей чернотой и уняла боль в сердце. Ему захотелось тишины. Он вошел на кухню, протянул руку к часам с кукушкой и остановил маятник. Пройдя в комнату, Артем плотно зашторил шторы на окнах и лег на кровать.

— Лучше бы я умер, — прошептал он кому-то в темноте.

Артем не знал, сколько он пролежал на кровати. Возможно, несколько часов или несколько дней. Время остановилось для него вместе с часами на кухне. Встать его заставило чувство голода. Желудок болезненно сжался и завыл. Артем сварил себе пару яиц, отрезал два тонких куска хлеба, намазал их маслом, налил чая и съел это все, не чувствуя вкуса.

— Погоди-ка, — сказал он себе. — Проход закрылся, и меня выбросило. Я не смогу попасть в прошлое потому, что… потому, что я его изменил! Значит… Значит, Роза и Давид остались живы!

Он бросился к комоду и достал оттуда альбом с фотографиями. На самой последней странице старик хранил вырезки из газет и ксерокопии документов, которые ему удалось раздобыть в архивах.

— Вот оно, — Артем достал лист А4 с серым текстом.

Это был список погибших при погроме четырнадцатого августа сорок шестого года. Артем смотрел на знакомые имена, и его сердце сжималось. Зойка, Фима, Анна Аркадьевна… Розы и Давида в списках не было.

— Значит, они выжили. Дед! Как же ты не увидел в списках фамилии сына? — спросил он у старика. — Хотя… как ты мог знать, что Лившиц Д. И. — это твой сын? Роза дала ему свою девичью фамилию, а когда ты на ней женился, она носила фамилию первого мужа. Поэтому ты не просил спасти еще и его. Погоди-ка…

Артем вскочил, подошел к шкафу, запустил руку в щель между ним и стеной и нащупал бугорок клея. Конверта с фотографией не было.

— Дед, — Артем облегченно вздохнул. — Ты нашел фотографию, — он улыбнулся пустоте. — Уверен, что ты был счастлив. Главное, что они остались живы и ты увидел сына, пусть только на фото. А мне остается только смириться и жить дальше…

И он стал жить…

Дни тянулись за днями. Утром Артем уходил на работу, а после нее до темной ночи бродил по городу. Он проходил по старым каменным дорожкам сквера и подолгу стоял у высохшего и позеленевшего от времени фонтана. Он смотрел на бегающих вокруг фонтана детей, на стариков, чинно сидящий на лавочках, на девушек в огромных наушниках, на парней с планшетами и телефона в руках. Он проходил по знакомым улицам, трогая рукой холодные камни домов.

Парк встречал его щебетом птиц, детским смехом и музыкой, доносящейся из уличных кафешек. Он сразу нашел беседку. Она стояла на том же месте, что и в прошлом. Ее крыша была покрыта досками, ступеньки — облеплены бетоном, а вместо разбитых скамеек стояли новые, из литого железа. Он уселся на одну из них, протянул руку и погладил ствол дерева, на котором была вырезана кривая надпись «ДА».

Жизнь потеряла смысл. Он просто жил, сам не зная, для чего и зачем. Небольших денег, которые платили на работе, ему более чем хватало. В его холодильнике был постоянный ассортимент продуктов: яйца, масло, молоко. Иногда он покупал курицу или кусок мяса. Он редко брился и практически не стригся. Старых друзей и знакомых избегал. Соседи шептались о том, что нехорошая квартира старика наложила на него свой отпечаток и свела с ума. Люди обходили стороной странного небритого и обросшего парня, гуляющего по улицам. Милиция часто тормозила его и требовала предъявить документы, подозрительно принюхиваясь и заглядывая в серые потухшие глаза.

Был последний день лета. Артем по обыкновению сидел на скамейке в беседке, и его пальцы гладили буквы на стволе дерева. Из-под длинного рукава рубашки на запястье выглядывала самодельная татуировка: 140846. Вечер медленно окутывал парк темнотой и сыростью.

— Ох ты, Хосподи! — раздался тонкий старушечий голос. — Напугал, окаяннай, — на ступеньках беседки стояла маленькая бабулька с плетеной корзинкой. В корзинке вместо грибов громко позвякивали пустые бутылки.

— Не пугайся, мать, — улыбнулся ей Артем. — Не обижу.

— Да ты странный какой-то. Я уж подумала, привидение из прошлого увидела, — старушка вошла в беседку, поставила корзинку на пол и уселась рядом с Артемом.

— Так я и есть привидение… из прошлого, — вздохнул Артем.

— Тю-у-у… — всплеснула руками старушка. — Молодой ты еще, чтоб так говорить. Вот чувствую, что без любовных переживаний тут не обошлось.

— Права, мать. Без любви никак, — он отвел глаза от старухи и посмотрел на надпись на дереве.

— Ой, милок, — старушка подвинулась ближе. — Вот чего я тебе скажу. Послушай старую! Ничего сильнее любви нет. Она и города строит, и жизнь дает. Даже смерть над ней не властна. Точно тебе говорю. Я за своего Толеньку прямо перед войной вышла. А через месяц его на фронт забрали. В сорок четвертом мне пришло письмо, что он без вести пропал. Я сначала рыдала, конечно, как белуга. Уж очень мы любили друг друга, потом вот, как ты, ходила, как привидение, по городу. По нашим местам. Все искала знак какой от него. Потом решила, что не верю я, что он умер. И стала искать. Я столько больниц и госпиталей объездила. До Варшавы доехала. Представляешь? И знаешь что? Нашла я Толеньку моего. Безногого и с этой… как ее, окаянную… — старушка поправила на голове платок.