Степан Кулик - Новик, невольник, казак

Девушка театрально потянула голосом «большущая» и, для наглядности, растопырила во всю ширь руки.

– Теперь точно вижу, что с Лукерьей вы знакомы, – добродушно рассмеялся третий. – Вы вот что, хлопцы, топайте до рынка и обратно сами. Не дай бог, десятнику взбредет в голову, дозор проверить. А я сам их отведу. Лукерья ж мне тоже не чужая. Авось, за новых родичей магарыч возьму… На всех…

Такой подход к делу устроил всех, и пара стражников потопала дальше, а третий – повел нас в другую сторону улицы.

– Касьяном меня кличут… – представился мимоходом. – Останетесь у Пахома, свидимся еще. И совет мой вам… сироты. В Кызы-Кермене рабочих рук не хватает. Так что, если шорник будет вас к себе в наймиты звать, только за крышу и еду не соглашайтесь…

– Как же можно… то ж родня…

– Вот и я о том… Чужой хоть заплатит. А на своего задарма батрачить придется. Вы хоть и молодые еще, но своего угла при дяде не заработаете… Или сразу слово с него берите, что построиться поможет.

Пока мы с Олесей делали вид, что обдумываем столь важный совет, пришли к небольшому одноэтажному дому, с высокой остроконечной крышей, смотрящего на улицу фасадом с двумя окнами, украшенными резными наличниками. А позади дома темнело еще одно сооружение – на вид длинный дощатый амбар.

– Вот тут ваш дядька и обитает, – объявил стражник, подошел к окну и постучал в раму. – Эй, Пахом! Лукерья! Отворяйте! Я вам родичей из Умани привел. Встречайте гостей нежданных!

Какое-то время в доме было тихо, потом окно отворилось и наружу высунулась взлохмаченная голова.

– Касьян, ты что ли? – проворчал недовольно шорник. – Опять перепились? Иди проспись или в реке искупайся! Какая еще родня? Нет у меня…

– Дядька Пахом! Тетя Лукерья! – бросилась к окну Олеся. – Беда-то какая! Басурмане всю деревню пожгли. Мамку, батьку зарубили… тетку Ефросинью… тоже! Сестричек малых в неволю угнали!

Из-за того, что девушка говорила чистую правду, голос ее звучал искренне, вызывая сочувствие.

Стражник опустил голову, ковыряя в земле тупым концом копья. А шорник просто замолчал, пытаясь понять, что за девица блажит у него перед домом. Может, и в самом деле какая родня дальняя, а может, просто рехнулась от горя бедняга. Ну, так не кричать же на нее за это.

Но Олеся не зря Лукерью звала. Монументальная тетка сперва возникла позади муженька. Потом легко, как ребенка, отставила его в сторону и заслонила собой весь оконный проем. Несколько секунд вглядывалась в наши лица, охнула и всплеснула руками:

– Батюшки, светы! Это вы?! Что ж под окнами как не родные стоите. Пахом! Дурень ты эдакий! Протри буркала! Племяшку не узнал! Стоит, смотрит! Милостыню еще им вынеси, как нищебродам! Горе ты мое луковое! Открывай дверь!

– Лукерьюшка, но…

– Цыц! Стой! Тебя за смертью только посылать! Свет зажги! Я сама встречу…

Половицы натужно заскрипели, дверь рывком распахнулась, а из дома словно небольшое торнадо выметнулось. Миг, и Олеся оказалась заключенной в объятия…

– Сиротинушки вы мои…

Я и охнуть не успел, как был сграбастан второй рукой и оказался вплотную прижатым к мощной груди. Хорошо хоть голову успел отвернуть, а то, уткнувшись носом в такую подушку и задохнуться недолго.

– Горе… горе-то какое! Ну, ничего… ничего… Тетушка Лукерья о вас позаботится. Не даст пропасть. Идемте, идемте в хату…

Даже если бы мы с Олесей были категорически против, все равно переступили бы порог, увлекаемые непреодолимой энергией этой монументальной женщины.

– Кхе-кхе… – скромно покашлял в кулак за ее спиной стражник Касьян.

– Чего тебе, братец? – повернула Лукерья голову.

– Так это… за упокой родных… полагается… по обычаю…

– Ты же на службе? Днем приходи… или к вечеру.

– Не могу… Два дня мне в дозоре стоять… Дай с собой. А уж мы с хлопцами, как положено… чтобы земля покойным была пухом, а кто выжил – чтоб не мучился долго.

– Смолы горячей я бы вам поднесла, утробы ненасытные… – проворчала хозяйка. – У мертвеца из уха пили бы и не морщились… Ну, да так и быть… Погоди, сейчас вынесу… А вы, дитятки, на Касьяна внимание не обращайте. Он только с виду такой пропащий, а сам – добрейший человек. Вот только не остепенится никак… Хозяйку бы ему добрую, чтоб в узде держала… золотой был бы мужик.

Тараторя все это, Лукерья таки впихнула нас в дом и с шумом захлопнула дверь перед носом стражника. Потом присела на сундук рядом со входом и шумно выдохнула:

– Ну, молодята, с вами не соскучишься. Опять от кого-то убегаете?

– А-а, так вот почему вы мне знакомыми показались! – подошел ближе Пахом, приглядываясь к нам внимательнее.

Пока жена была во дворе, он зажег несколько лучин, и в горнице стало достаточно светло.

– Что ж ты, Лукерьюшка, днем родичей не признала? А они и заблудились, бедняги. Еще бы – это город, а не хутор. Видишь, как нехорошо получилось.

Потом громко шмыгнул фиолетовым шнобелем и неуверенно произнес:

– Мне кажется, или в доме дохлятиной воняет?

Супруга вздохнула и кивнула:

– Да, Пахомушка. Ты как всегда прав. Опростоволосилась я… А что попахивает, так от твоих шкур еще не такой смрад идет. И вообще, ты знаешь сколько верст до Умани?

– Откуда? – пожал плечами муж. – Я же никогда там не был… и Касьяну сказал, что нет у меня в тех местах родни.

– Две седмицы пути… если торопиться… а с чумаками и того дольше. Немудрено испачкаться и запылиться… Ничего, сейчас умоются, одежку сменят и будут как новенькие… – объяснила Лукерья. Потом встала, откинула крышку сундука и достала оттуда небольшой куманец [37] . — На, вот… сходи, вынеси Кирьяну. Ждет… Только с ним не пей! Я тебе потом сама чарку поднесу. И насчет родни не спорь с ним. Он прав… Ты же муж мой? Стало быть, и все мои родственники теперь тебе не чужие.

– Как скажешь, – покладисто согласился мужичок. Видимо, смекнув, что никто ему не помешает и потом, и сейчас глотнуть оковитой [38]. Ласковый теленок, как известно, две титьки сосет… а кто много говорит – голодный ходит.

Как же мало надо человеку для счастья. Всего лишь бадейка горячей воды с какими-то травами для душистости и чистая рубаха. Олесе пришлась впору одежда Пахома, а я свободно разместился внутри рубахи Лукерьи. Обновка была расшита по вороту большими маками, но я же не навсегда, временно, пока своя одежда не просохнет.

За помывкой последовал роскошный завтрак. В виде огромной болтанки, боюсь даже представить себе, сколько туда вбухали яиц, на мелко рубленной копченой свинине и обильно приправленной зеленым луком. С хлебом хозяева тоже не скупились, выставили целую ковригу. Хоть и вчерашнего, но очень вкусного хлеба.

А взамен потребовали только нашу историю…