Владимир Свержин - Личный враг императора

– По селам изъял? – предположил я.

– Так уж и изъял! Все чин по чину, заплатил. Так что не зря вы денежки-то ему давали.

Я улыбнулся, вспоминая осанистую солидную фигуру, такой деньгами швыряться не станет, такой пятак к пятаку откладывает, полушку лишнюю детям на леденец не потратит. А на тебе – собственные деньги за сани отвалил, и, видать, немалые деньги. Стало быть, это уже его личная война, на которую уже и последнюю рубаху не жаль. Надо будет, конечно, возместить убытки, но сам по себе факт отрадный. За окном послышался слитный залп, а чуть позже – истошный вопль капитана Лоретти.

– Надо же, повесил все же, – хмыкнул в усы Чуев. – Я-то было, грешным делом, подумал, что сейчас сюда приведешь да насчет золота пытать будешь.

– Что там пытать? Оно прибудет в деревню Засижье. Там у принца Богарне возникнет настоятельный вопрос: что делать с награбленным дальше? Это ж как чемодан без ручки – и нести тяжело, и бросить жалко. Так что нужно будет его высочеству помочь.

– Неужто самолично к Богарне пойдете, Сергей Петрович?

– Оно бы хорошо, чтоб к нему спустился ангел божий и завещал принцу мне все безропотно оставить, но сомневаюсь, что воинам божьей рати есть дело до земных схваток.

– И что ж, потом все Александру Христофоровичу отошлете? – насмешливо спросил ротмистр, явно не веря в возможность такого варианта.

– И не подумаю. Вернее, церковную утварь и всякие там канделябры отошлю, дабы не сидеть потом в остроге за компанию с генералом Иловайским, а золото, серебро, медь – все как и прежде.

– Неугомонный вы, Сергей Петрович, – вздохнул гусар. – А вот скажите мне, как другу или уж хотя бы как боевому товарищу: на что вам такие-то деньжища? Трубецкие, как всем известно, не чета нам, Чуевым, не из худородных. И крепостных у вас, поди, тыщи, и денег, поди, сундуками. А вам нет бы остановиться, поопасаться начальственного гнева – все гребете! Уж куда яснее, казалось бы, генерал Бенкендорф показал, что ему ваши шалости известны и, ежели что, спуску не будет. А вот нет же – все неймется! Руки у вас свербят, что ли?

Заботливый Кашка принес уставленный снедью и согревающими напитками поднос и, молча поставив на стол, удалился.

– Алексей Платоныч, Алексей Платоныч! – улыбнулся я. – Неужто вы и впрямь думаете, что мне все это богатство нужно, чтобы земель накупить, дворцов настроить, пить из серебра и есть на золоте?

– Да вы хоть передо мной-то не лукавьте – для чего же еще?

– Как вы помните, друг мой любезный, у меня тут своя отдельная война.

– У всех у нас тут война, – нахмурился ротмистр. – И у каждого своя. Вон Афанасий со вчерашнего утра суетится, уж точно не от безделья, не от того, что вы ему приказали. Сам, как умеет, воюет.

– Так-то оно так, – согласился я, – да не совсем. И вы, дорогой мой ротмистр, и Афанасий, и даже вон Ротбауэр со всеми прочими воюете против Наполеона. Так ведь?

– Конечно, так.

– Притом вот, к примеру, вы надеетесь вернуться домой увенчанный славой и внукам потом рассказывать о том, как лихо крушили супостата.

– Есть такое дело, – кивнул Чуев. – А что в том плохого?

– Ничего, все отменно. Но вот, скажем, Афанасию слава, ордена, чины, звания – как буренке седло. Им бы волю да крепкое хозяйство, да чтоб сверху кто был, кто бы при случае позаботился, уберег, если чиновники-кровососы пожелают несправедливости учинять. Для Ротбауэра же наши леса и пашни – примерно как вам африканские пустыни. Ему охота в своих землях жить так, как его душе угодно, а не как посаженный чужестранным императором пришлый губернатор велит.

– Разумно. Но к чему ты это все клонишь?

– А к тому, друг мой, что моя война низвержением Бонапарта не заканчивается. Наполеон для меня – лишь тактический рубеж. Я воюю за Россию, которая будет после того. Воюю, потому что знаю, как оно должно быть, и желаю, чтоб для всей нашей державы было лучше.

– И что ж, ты знаешь, как лучше для всей державы?

– Знаю, Алексей Платоныч.

– Ох, силен ты врать, князь! Тебе б в гусарах служить, цены б не было.

Я отвернулся и закашлялся. Убеждать ротмистра в искренности и, главное, в истинности моих слов, похоже, было делом совершенно бесполезным. Во всяком случае, сейчас. Для него государь-император был не просто неглупый правитель и первый красавчик среди монархов Европы, а наместник Всевышнего по административно-хозяйственной части, безусловный помазанник Божий.

– Ладно, Сергей Петрович, спорить не стану, генерал Бенкендорф поставил меня командовать отрядом, но велел с вами общие действия обговаривать. Но сейчас о другом. Поручик Ляпунов вернулся из дозора, рассказывает, что видел занятную картинку. Туда ближе к Смоленску встретил он на берегу реки французского бригадного генерала. Немолодой такой, но еще и не старый, хотя и с сединой в усах и бакенбардах. Свита при этом генерале небольшая, человек десять, не больше. Но каждый день он с этой свитой ездит на берег, что-то меряет, записывает себе. Вот я и подумал, а не перенять ли нам этого непоседу? Что ему попусту суетиться? А так, может, что толковое расскажет. Поди, штабной, не какой-нибудь там субалтерн [1].

– А что? – улыбнулся я. – Генерал – дело хорошее.

– Только как здоровье-то вам позволит?

– А что здоровье? – вздохнул я. – Оно-то, может, и не позволило бы. Да кто ж ему позволит не позволять? Сейчас Кашка отпричитается, затем очередное чудодейственное зелье мне сварит, и отправимся на охоту. Как говорится, с божьей помощью.

Ротбауэр покачал головой, достал из-под тулупа очередную флягу, заботливо выданную ему перед отправкой «на дело». Первый раз, когда он увидел горячее молоко с медом и маслом, он выпучил было глаза и собрался вступить с внуком знахарки в научную дискуссию. Однако времени на диспут не было, и, повинуясь моему приказу, он спрятал под лежащий на санях овчинный тулуп несколько фляг, чтоб поменьше остывали. И теперь, по мере необходимости, выдавал мне. Шарлатанское зелье, как он окрестил изготовленное для меня лекарство, и впрямь согревало и смягчало кашель, решивший к полудню разыграться не на шутку. И хотя мы сидели сравнительно далеко от берега, лишний звук, донесенный ветром, вполне мог демаскировать засаду.

– Вон, едут, – тихо проговорил Чуев, указывая пальцем на группу всадников. – Раз, два, три… пять, семь, нынче двенадцать. Вчера десять было.

– Невелика разница, – ответил я, не отрываясь от окуляра подзорной трубы.

Между тем генерал и его свита приблизились к кромке воды и спешились.

– Ишь ты, сам пошел!

Зрение не подводило Чуева, генерал и впрямь забрал у одного из сопровождавших его улан пику и, подойдя к воде, начал тыкать ее наконечником в тонкую наледь. Затем, когда та была разбита, он стал прощупывать дно. Вытащив оружие из-под воды, внимательно осмотрел наконечник, что-то сказал крутившемуся рядом адъютанту. Тот кивнул и начал быстро записывать слова командира.