Роман Злотников - Пушки и колокола

– Супротив ветра, Никола, идет! – взбудораженно прокричал бывший лихой, тыча пальцем в приближающуюся лодью. – Вот шельма-то! – Потом, вдруг насупившись да как-то разом ссутулившись, негромко бросил: – Признал я его, Никола. Все понять не мог, где же рожу ту видывал. А потом упомнил: в монастыре Троицком! Не Олег он никакой… Шельма!

– Монах, что ли? – приложив ладонь ко лбу, Николай Сергеевич напряженно наблюдал, как небольшое судно играет с ветром. – Постой, постой, – сообразив, к чему клонит сейчас его товарищ, встрепенулся трудовик. – В монастыре Троицком, говоришь?! Еще когда тебе келью подпалили? – Милован угрюмо кивнул. – Некомат?!! – обалдев от такой догадки, зло сплюнул пенсионер.

– Шельма! Душегуб! Иуда! А мы ему – княжича! У, попади он мне, – бородач сжал кулаки, да так, что трудовик даже представить себе не рискнул, что произойдет с сурожанином, попади тот и вправду сейчас в лапы разгневанного лихого.

– Чудно, – опустившись на доски подрагивающей в такт волне пристани, выдохнул Николай Сергеевич. – Уж раз сто до лиха довести мог да утечь… А до сих пор все – лад.

– Ждет чего-то, шельма!

– А чего ждать-то? – преподаватель лишь пожал плечами. – Ему чем дольше тут, так и вернее, что признают его. Не ты, так я или другой кто. Не дадон он, понимает небось. Давно признал-то?

– Да дня сего.

– Не тронь его, – попросил вдруг пришелец.

– Раз уж не тронул, да чуть Богу душу не отдал.

– Не отдал же.

– А как опять на лихо потянет? – помолчав, буркнул ратник. – Тогда что?

– Сегодняшним днем Господь велел жить. А завтра и день будет, и пища.

– То-то ты с диковинами своими возишься, что днем живешь одним, а?

– Оставь. Не замай. Я тебя прошу.

– Только потому, что ты, – сплюнув, отвечал Милован. – Ежели чего, на волю Бога уповаю да на твои диковины чудотворные. Мне теперь не можно живота потерять: Матрена, вон, тоже по лету разродиться должна.

– Сохранишь ты живот свой, – подбодрил товарища пенсионер.

– Ой ты, Господи! – за спинами мужей раздался чей-то, как показалось Булыцкому, торжествующий вой: то прилетел к причалу Фрол и, истово крестясь, устроил настоящую истерику. – Сгубили! Сгубили княжича, бесьи вы отродья! Одного в лодью, да супротив ветра!!! Анафема!!! Анафема вовек!!! – брызжа слюной, надрываясь, визжал он, да так, что даже невозмутимый Милован, резко развернувшись, широко замахнулся на служителя.

– Поди прочь!!! И без тебя тошно!!!

Отбежав на безопасное расстояние, тот снова принялся отчаянно голосить. Впрочем, теперь его истеричные вопли заглушал хохот разгулявшегося ветра.

А лодья, перекладывая с галса на галс, постепенно приближалась к причалу. Теперь уже можно было разглядеть сидящего на носу Василия Дмитриевича, зычным голосом отдающего команды кормчему и гребцам, помогающим при особо сложных маневрах. Там же, сидя на банке, довольно наблюдал за действиями юноши, уверенно ведущего судно, Некомат.

Приблизившись к причалу, юный капитан приказал убрать парус и перейти на весла; лодья неторопливо взяла курс на деревянную конструкцию.

– Видали?! – едва приблизившись к берегу, возбужденно прокричал юный князь, приветствуя наставников. – Видали?! На парусе! Поперек ветра!!! Олег научил!!! Теперь мне хоть в океан, да хоть в страны невиданные! Все теперь по плечу! Тятька земли вокруг Москвы объединял, а я моря возьму! – перекрикивая шум ветра, ликовал будущий великий князь Московский и всея Руси.

Нос судна с глухим ударом уперся в деревянную конструкцию, и сорванец ловко соскочил на причал, оставив товарищам хлопотать со швартовыми. Видя его таким, друзья невольно улыбнулись, забыв на время и про юнца непослушание, и про беды свои, и про подозрения. Впрочем, едва на пристань ступил лже-Олег, Никола с Милованом разом набычились.

– Подите, – поняв причину такой перемены настроения у друзей, едва ребята пришвартовали судно, отправил их лжец и, лишь убедившись, что те убежали, спокойно повернулся лицом к товарищам. – Признали, что ль, – невесело усмехнулся он, глядя прямо в лица мужей. – Долго. Я все ждал, когда… Хотя, мудрено, что ль? Оно хоть и бороду срезал да учах, а все одно – Некомат-сурожанин. Вот он я. Бейте, режьте, губите. Только, что ль, шибко. Без боли чтобы.

– Экий ты сговорчивый стал, – недобро усмехнулся Милован. – Чего это вдруг? Удумал небось опять лиха?

– Мож, грехи отмаливать устал, – отвечал тот. – Любо, что ль, дел наворотить под наказы чужие да с душою тяжелою жить?

– А чего воротить полез-то?

– Слаба людина, – чуть подумав, негромко отвечал купец. – Почету желает. Славы. Кунами ослепленный, во все тяжкие пустился… Знал, что ль, что душу пес жрать начнет после ночи той в монастыре Троицком?

– Каешься?

– Каюсь, – склонив голову, отвечал тот.

– А дела судоходные изучил где?

– А у генуэзцев и изучил. Я же по осени к ним и отправился. Николиных речей наслушался да и славы спасителя возжелал. Ты, что ль, не захотел бы? – поймав взгляд Милована, спокойно продолжал тот.

– Ну и как? – усмехнулся Булыцкий. – Любо спасителем быть, а?

– Не любо. К веслам приковали. А перед тем, – он молча распахнул ворот кафтана и, развязав тесемки рубахи, показал товарищам покрытую ожогами да шрамами грудь. – Бога вопрошал: долго, что ль, еще?! Когда приберешь? Не прибрал. А потом и в шторм попали, да я один волею Божьей на берегу оказался. Тогда и понял: я, что ль, Богу мертвый нужен? Нет! Грехи искупить поперву. Потому и пошел к Троицкому монастырю. А тут – ваши. Зря, что ль, думаю? Вот и прибился.

– Ладно сказываешь, – оскалился в ответ Милован. – А от души ли?

– А то тебе решать. Как сразумеешь, так и быть тому. Я, что ль, тебе рассказывать буду: от души или нет словеса мои.

– А нет веры словам твоим, – вынимая из-за голенища нож, сплюнул под ноги бывший лихой. – Раз поверил, так Богу душу чуть не отдал. Иль запамятовал уже?

– Делай, что удумал, – широко крестясь, опустился на колени Некомат. – Вот он – я, как есть. И живот мой в руках ваших. Шибко только. Так, что ль, чтобы разом на Суд Божий. Век недолог остался. Чую.

– Бог тебе судья, Некомат, – чуть поколебавшись, Милован с силой воткнул нож в скрипучие доски причала. – Я греха на душу не возьму. Бог коли решил прибрать, так тому и быть. Я же крови вдоволь пролил. Сохрани, – кивнув в сторону клинка, продолжал он, – нож карающий. Учудишь ежели чего, так хоть сам на себя руки наложить успеешь, пока я до тебя не добрался. Не пощажу ведь!

– Благослови тебя Бог, – не поднимаясь с колен, перекрестился мужчина.

– Но, гляди, – насупившись, прогудел мужчина. – Лихие дела недолго упоминаются. Не пощажу. Сразумел? – Лже-Олег, снова перекрестившись, молча кивнул в знак согласия.