Юрий Корчевский - Самоход. «Прощай, Родина!»

Отбежав немного в сторону, оба – и комбат, и Виктор – повернули направо, к мосту. А туда уже бежали все, бросив повозки и машины.

Раздался еще один взрыв, и снаряд из танка угодил в последний грузовик, на котором ехал Виктор и бойцы дивизиона.

На мосту и под мостом возились саперы – они минировали мост. Хоть и невелика речушка, но правый берег крут, а левый заболочен. Танку, не говоря уж о вражеских грузовиках, речку без моста не преодолеть.

Рев двигателя нарастал. Танк расстреливал машины, освобождая путь к мосту.

Саперы закричали:

– Все с моста! Сейчас взрывать будем!

Люди прыгали в воду, а кто не успел добежать до моста, сворачивали к реке.

Танк был уже в двух сотнях метров. Теперь уже экипаж не стрелял из пушки, опасаясь разрушить мост, но танковый пулемет бил непрерывно. Люди гибли и получали ранения.

Комбат и Виктор добежали до берега и кинулись в воду. Сапоги вязли в толстом слое ила, и их приходилось вытаскивать силой.

Кое-как они выбрались на берег, и вдруг рядом ахнуло – это саперы взорвали мост. Во все стороны полетели бревна и куски дощатого настила.

А танк все ближе…

Комбат замешкался, но Виктор схватил его за руку и потащил к кустам. Они бежали, пока хватало сил.

Сзади слышалась интенсивная стрельба. Иногда долетали шальные пули, сбивая листья и ветки с кустов.

– Все, привал, надо отдышаться.

Старлей уселся на землю, снял сапоги и стал выливать из них воду. Виктор сделал то же самое: противно, когда в сапогах хлюпает, да и сапоги с портянками тяжелыми стали.

– А где наши?

В грузовике ехало человек двадцать пять, но после обстрела из танковой пушки и пулемета бойцы рассеялись. Никого из штабных Виктор не знал, просто по-человечески было жаль парней. Неразбериха в первые месяцы войны была сильной.

Немного передохнув, комбат решил идти на восток. Для кадрового военного сориентироваться по сторонам света – раз плюнуть. Положение солнца, мох на деревьях и кроны их подсказывали направление.

Виктор подпортил настроение:

– Автомат где?

– В кабине грузовика остался.

– А знамя полка?

Для каждого военнослужащего знамя части – святыня. Даже если убиты все бойцы, а знамя сохранено, подразделение укомплектуют и полк или дивизия будет существовать дальше. Если знамя утрачено – сгорело, превратилось в рванье из-за осколков, а паче того – досталось врагу – позор, хуже которого не бывает. Такую часть расформировывают, даже если в наличии есть личный состав и боевая техника.

Комбат, услышав вопрос, чертыхнулся – за знамя должен отвечать командир дивизиона или комиссар. Они обязаны были вынести его, даже если для этого пришлось бы обмотать его вокруг своего тела. А где сейчас комиссар? Он, как и все, бежал к переправе. И они не знали, жив ли комиссар или убит, и судьба знамени была неизвестна. Может, убит комиссар и немцы захватили знамя как почетный трофей?

От этих предположений комбату стало плохо. Вот выберутся они к своим, и те спросят – где знамя? Что комбат им ответит? А ведь он коммунист, красный командир! О том, что до своих еще надо добраться, избежав позорного плена, думать не хотелось. Уж лучше застрелиться! Но и за реку вернуться нельзя, сейчас там немцы.

Старлей поднялся:

– Идем.

Стрельбы у моста уже не было слышно, зато громыхало впереди.

Виктору пришла мысль – не в окружении ли они уже? Он задал этот вопрос комбату.

– Ты бы чего полегче спросил… Умеешь настроение испортить!

После купания в реке на повязку на голове комбата осела пыль, и она выглядела грязной тряпкой. Да и сами они смотрелись непрезентабельно – в мятой и грязной форме.

До деревни шли около получаса. В ней оказалось несколько стариков и старух.

– Немцев нет? – был первый вопрос комбата.

– Германцев не видели еще с Первой мировой. А наши вчера драпали.

Словечко «драпали» резануло по ушам, но устами старика глаголила истина. А на правду, сколь бы горькой и неприятной она ни было, обижаться нельзя.

– Поесть ничего не найдется?

Комбату явно неудобно было просить: старик был настроен недружелюбно, глаза колючие.

– Уже и жрать нечего? А пушки, танки и самолеты ваши где? Пели ведь «Если завтра война, если завтра в поход…» А случилась война – отступаете. До Москвы бежать будете или еще дальше?

– Ладно-ладно, дед… нет так нет…

Комбат, а следом и Виктор повернулись, уже намереваясь уйти, как старик вдруг сказал:

– Погодьте… У меня у самого двое сыновей в армии. Тоже небось как вы…

Старик зашел в избу и вскоре вышел с небольшим лукошком. В нем лежали хлеб – половина ржаного каравая, два вареных яйца, две луковицы и несколько соленых огурцов.

– Все, что с собой можно взять, разносолов немае. Сальца бы вам, да раздал я уже все. Кабы вы первые были! – Старик в расстройстве махнул рукой и продолжил: – Встречался я с германцем в пятнадцатом году. Хоть бы нас отсюда вывезли, зачем бросаете?

После таких слов Виктор хотел вернуть лукошко старику, ведь все, что он сказал, – чистая правда. Только до населения ли армии, если сама отступает, а бойцы и командиры в плен десятками и сотнями тысяч попадают. РККА несла ощутимые потери, погибли или попали в плен люди обученные, многие имели опыт Финской войны или боев на Хасане. Конечно, пополнение или новобранцы в армию придут, только вот опыта наберутся они нескоро. А на войне опыт – он через потери приходит, через кровь, лишения и страдания.

Оба ушли в лес. Смотреть друг на друга им не хотелось, было стыдно. На своих боевых постах они сделали все, что могли, и не их вина, что армия отступает. Огрызается, наносит немцам ощутимые потери, но ведь пятится! И на них армейская форма, так что любой гражданский вправе спросить, как этот дед, – на кого же вы нас бросаете?

Есть начали нехотя, ком в горле стоял. Но оба были голодны, а аппетит приходит во время еды. Съев все подчистую, собрали и бросили в рот крошки хлеба.

– Эх, довелось бы с дедом этим встретиться, когда мы немцев назад погоним! – мечтательно сказал комбат. Он хотел закурить и уже вытащил из кармана пачку папирос, но увидел, что после вынужденного купания в реке все папиросы расползлись. Смяв пачку, комбат выбросил ее.

Виктора так и подмывало рассказать ему о победном мае сорок пятого, но он сдержался. Комбат или не поверит – что вероятнее всего, или сочтет, что после контузии у наводчика с головой неладно. А подозрений ему не хотелось.

Дальше они шли по лесам, держась недалеко от опушки. Стрельба слышалась со всех сторон, но в отдалении, и непонятно было, где свои, а где – немцы.

К вечеру выдохлись и улеглись на ночевку. Виктор забрался под большую ель, у основания ствола которой был слой опавших иголок – все не так жестко, как на голой земле. К утру оба пожалели, что нет шинелей – продрогли.