Ульян Гарный - Ни слова правды

– Дядя Вася, я рад, что ты жив! А дядя Никодим… – Роман сморщил лицо, и казалось, вот-вот заплачет, но юный воин сумел собраться и продолжил почти ровным голосом: – Я не знал, что священник может быть таким смелым. Дядя Никодим не видел эту козломордую тварь, но я показал ему рукой. Тогда дядя Никодим брызнул в его сторону святой водой. Демон задымился, и дядя Никодим смог рассмотреть его очертания. Тогда он бросился на рогатого с молитвой: «Да воскреснет бог, да расточатся врази его…» – и вонзил в пузо поганому свой крест так, что черная кровь демона брызнула во все стороны. Но козел отломил свой рог и ударил дядю Никодима прямо в глаз. Но дядя Никодим нажал на крест сильнее, и демон взвыл, полезли дымящие кишки…

Роман говорил, а его остановившийся взгляд, зрачки внутрь, сквозь меня снова видел кошмар, который недавно пришлось пережить. Теперь уже никогда княжич не будет прежним. За одну ночь мальчик стал мужчиной и воином. И за украденное детство виновные ответят. Direct intentus, Et iratus est per se intentum [142], кто совершит зло с прямым умыслом – повинен смерти. И зеленое рыло, и присные его. Всех ждет расплата, никто не избежит кары в День Гнева.

Я начинаю крестовый поход на Июрз. Огонь, дым и ужас ждут всех, кто сеет зло.

Сейхун Скотоложцев-Булщитер:

Вот, дорогой читатель, если тебе удалось прорваться через весь этот бред, то полагаю, только ради полного разоблачения всей этой чуши, которое немедленно и воспоследует.

Собственно, здесь подлежит анализу не литературное произведение, а некое неумелое попурри из всяческих произведений литературы, кинематографа и т. д. Подобно старшекласснику конца восьмидесятых автор развешивает над своим письменным столом вырезки из газет, журналов и любимых книг, при этом пытаясь убедить нас, что именно последовательность этой расклейки и есть творчество. Дескать, постмодернизм: мы не цитируем, мы отсылаем.

Нет, батенька, нет, дорогой мой, это не постмодернизм. Это плагиат, причем автор не мелочится, оттягивая банальные цитаты у целых направлений литературы. Например, первое путешествие героя в иную реальность происходит из зимы в лето, что очень распространено в среде русскоязычных авторов фэнтези, и это как раз можно понять, поскольку основная масса этих самых авторов проживает в местностях, говоря языком героев предложенного произведения, «где даже летом холодно в пальто». Остальное же нагромождение героев и событий напоминает попытку смешать все самые вкусные ингредиенты для создания самого вкусного блюда на земле. Но, как водится в таких случаях, желаемого эффекта не наступает. Вместо самого вкусного блюда на земле получается бурда, некий винегрет с кокосовым ликером.

Попытка впрячь в одну телегу коня и трепетную лань заканчивается лебедью, раком и щукой. Или, как пошутил бы автор: когда лебедь щуку раком или как-нибудь еще, столь же тонко.

Предложенное вниманию читателя, с позволения сказать, произведение, не называть же его, уподобляясь автору, умственной блевотиной или химией сознания, не выдерживает никакой критики.

Весь этот салат из Белянина, Толкиена, Свифта, Кастанеды и им подобных, с претензией на юмор, действительно вызывает улыбку, но улыбку ироничную, это смех над автором, который, видимо, отождествляет себя со своим то двухметровым, то шестиметровым героем. Но на самом деле, исходя из неровности стиля, автор – то маленький, то очень маленький, если принимать за критерий его размер как писателя.

Искушенный читатель в этих неровностях видит интеллектуала-теоретика, совершенно незнакомого с реальной жизнью, эдакого прыщавого, полного комплексов дрочилу-графомана. И если бы не история с милиционерами, я бы так и подумал. Но здесь, приходится признать, по обмерам и фото автор действительно крупный грязноватый мужчина неопределенного возраста и рода занятий. Но, несмотря на внушительные размеры своего тела, этот, с позволения сказать, писатель – настоящий пигмей в мире великого искусства, имя которому – литература.

Какую сюжетную линию ни возьми, какую фразу или афоризм ни проанализируй, обязательно всплывут более ранние и более удачные аналоги. Хочется прямо-таки сжечь данную книгу как вреднейшую и пиратскую копию всей поп-культуры так называемого постсоветского пространства. Согласитесь, должны же быть какие-то вещи, которые не подвергаются ревизии или упоминаются всуе.

Роман «Ни слова правды» вызывает эмоции резко негативные, заставляет желать прихода тирании или диктатуры, ибо только в таких условиях возможна НАСТОЯЩАЯ цензура. О, это времена власти истинных ценителей и ревнителей чистоты слова, жеста или образа. Здесь нет места сколько-нибудь некачественному проявлению творческого духа, все будет замечено и искоренено.

Нельзя, конечно, не заметить, что зачастую это ведет к созданию чересчур классических, может, даже академических произведений. Но ведь это то, что в наше время необходимо. Хочется увидеть дядю Ваню в сюртуке, а Сирано де Бержерака в камзоле (если говорить о театре), а в литературе хочется увидеть героев, говорящих языком обычных людей, простые истории со счастливым концом. Пусть наконец все люди нашей страны заговорят на языке Толстого, Чехова и Достоевского со страниц романов о светлом и прекрасном, о борьбе добра со злом, о любви – о чем угодно. Но чтобы без скоморошества, без парафраз и экивоков, без англиканских троллей, эльфов и прочей бредятины.

Похоже, мы переживаем период упадка в искусстве, особенно в литературе, и опус, нами обсуждаемый, яркое тому подтверждение.

Остается верить, что придет очищающая буря и каленым железом вытравит недоучек и графоманов, сотрет в порошок бредни и гумус, выдавленный исключительно ради денег, и вознесет русскую, или, как сейчас принято говорить, русскоязычную, литературу на небывалые высоты.

Ответ автора:

Конечно, можно было бы оставить без ответа всю эту ностальгирующую по имперской цензуре кренотен [143], но есть же какие-то вещи, если пользоваться слогом вышеприведенного оратора! – вот правильное слово. Так и вижу его брызжущим слюной на симпозиуме под названием «Решения XXV съезда партии силами советских писателей – в жизнь». Но шалишь: кончилось ваше время. К добру или к худу – предмет отдельного исследования страниц эдак на пятьсот-шестьсот. И то неизвестно, раскроется ли тема. Интересно другое, как работает опция: «кричать по ветру «да, режиму», одновременно поджав хвост и поскуливая «нет». Ведь, согласитесь, это и физически непросто, а уж о моральных деформациях Биота, а человеком я подобных особей величать отказываюсь, можно только догадываться. Итак Биот [144], остро ощущая конъюнктуру момента, становится защитником прошлых достижений, к которым относился в иное время по-иному, ибо тогда надо было так. Вот откуда это мистическое знание, как надо или как не надо. В общем, «мудрец живет анахоретом, держа по ветру нос при этом» [145]. При этом когда Биот критикует, он не пытается проанализировать текст и объяснить, что же, собственно, не так. Он самозабвенно топчет ненавистное ему творчество, призывая вмешаться власть и народ. Для чего? А чтобы не было в творчестве недозволенного. А кем? Непосредственно Биотом! Я против, я не приемлю. Я! Я! Я! При этом Биот в случае лично к нему обращенного вопроса непременно сошлется на некие слои, слоты и классы, интересы которых он, дескать, представляет. Интересно, кто его на это уполномочил? Сам Биот! Прекрасно! В таком случае вы, батенька, выражаете свое собственное мнение, и не более того. Тогда с каленым железом осторожнее. В свою очередь, рекомендую вам оставить в покое искусство и заняться политикой. Там ваши несомненные дарования будут к месту. А искусство, кроме искуса, несет свободу, умное, доброе, вечное. Иногда через странные формы, которые суть поиск, и вышеприведенное произведение яркий тому пример.