Евгений Красницкий - Сотник. Не по чину

– Вы чего учудили, сучьи выкидыши?! – Егор, время от времени дергая щекой и болезненно морщась (рана все еще давала о себе знать и не позволяла десятнику устроить разнос с полным удовольствием), самозабвенно орал на Роську с Мотькой. Те хоть и стояли навытяжку, но должного раскаяния на их лицах не наблюдалось.

Дабы не привлекать внимание широкой общественности и не выносить сор из избы, дальнейшее разбирательство происходило в горнице, отведенной под штаб Младшей стражи. Егор с «дуэлянтами» стоял в центре, Мишка восседал за столом, а остальные ближники оккупировали лавки по периметру помещения. Ну и Никифор расположился рядом с племянником: на правах родича и хозяина он пожелал знать, что происходит.

«Поганцы! Оба уже через такую кровь и смерть прошли, что иным за всю жизнь в кошмарном сне не привидится, а тут пацанячий максимализм в разнообразных местах взыграл! Нашли время и место, недоумки!»

То, что Роськин религиозный экстаз зашкаливал за рамки разумного, Мишка с некоторым беспокойством отмечал и раньше, но вынужденно его игнорировал, надеясь в глубине души, что само рассосется. Определив еще в самом начале линию поведения и методы достижения поставленных задач, Ратников в полном согласии с теорией управления сразу же принял за аксиому, что противиться закономерным историческим процессам, в частности, христианизации, жестко и бескомпромиссно насаждаемой ныне в качестве государственной идеологии, – глупость несусветная. А потому, несмотря на собственный атеизм, категорически не мог позволить себе антирелигиозную пропаганду в любом виде, а также прямое осуждение Роськиных закидонов. Более того, сам при нужде вполне грамотно и с должным блеском в глазах излагал теорию научного христианства, применяя ее, как и любую идеологию, по прямому назначению: для обработки общественного сознания и воодушевления масс.

Расчетливый прагматизм деда, откровенно считавшего веру в Христа всего лишь инструментом, удобным для приведения подданных в послушание, Ратников, будучи не меньшим прагматиком, вполне одобрял и поддерживал, к тому же в силу менталитета и своего послезнания иначе чем христианского будущего для Руси не видел. В эту «политику партии» экстремизм начинающего фанатика, истово принявшего православие, вполне укладывался. Но именно идеология зачастую становится тем краеугольным камнем, о который управленцу приходится все время спотыкаться: и знаешь прекрасно, где лежит, а не обойдешь его и не передвинешь.

При всем своем уважении и любви к отцу Михаилу (тем более что про мертвых плохо говорить не принято) Мишка не мог сейчас не подосадовать: вот тут-то дорогой отче от всей души нагадил, как водится, с наилучшими намерениями и во имя спасения души. Свернул парню голову в процессе приобщения к христианским ценностям, не усомнившись, что точно знает, как лучше! Именно таких воинов Христовых, ставящих превыше всего верность Церкви, ратнинский священник и желал видеть. И из Мишки стремился воспитать такого же.

А вот с Мотькой, следовало признать откровенно, напортачил уже сам Мишка, хотя и не без посторонней помощи. И тоже на идеологическом фронте, чтоб его! Упустил из виду, что этого крестника повело хоть и в сторону, прямо в противоположную Роське, но и из него получался фанатик не хуже. Лекарская одержимость, которая так умиляла Мишку в Юльке, в Мотьке столь безобидной почему-то не казалась. Врач, фанатично преданный своему делу, скорее благо, лишь бы сюда эта клятая идеология не примешивалась!

Несколько лет назад Матвея приобщили к какому-то страшному и темному культу, уродующему психику, а Настена не столько ликвидировала последствия, сколько использовала мальчишку для собственных целей. Мишка же, судя по всему, добавил ему тумана в мозги, «снимая» с крестника заклятие, а сам так и не понял до конца механизма воздействия той силы. Мог только догадываться, а что там на самом деле происходило, и чего ждать в результате? К каким еще таинствам, кроме медицинских, приобщила своего помощника Настена? Что сломал в его душе Бурей своим уроком за болотом?

В клубке этих проблем смог бы разобраться разве что очень опытный психолог. Мишка понимал, что дело неладно, но должного внимания этому не уделил: пустил на самотек, так же, как и Роськин фанатизм. Вот и вылезли наружу все пакости в самый малоподходящий момент, как чирей на заду.

Собственно, начало глубоко научному медицинско-религиозному диспуту, закончившемуся банальным мордобоем, к финалу которого как раз и подоспели Мишка с Никифором, было положено еще при посещении Мотькой монастырской лечебницы, куда он напросился сопровождать своего высокопоставленного пациента. Лекарский долг требовал передать больного с рук на руки «коллеге», да и профессиональное любопытство взыграло: лекарь-монах и возможность хоть краем глаза подсмотреть новые методы лечения чрезвычайно заинтересовали парня. Но именно это едва и не привело к катастрофическим последствиям прямо на месте.

Отец Ананий, не вымыв рук и не протерев их настойкой чистотела, как делала Юлька, полез разматывать повязку. Вместо наговора, отвлекающего больного, он ворчал про «варварские обычаи совать всякую дрянь» и с брезгливостью откинул прочь старательно наложенную молодым лекарем тряпицу с мазью из целебных трав, а потом взялся за непрокипяченные инструменты, чтобы рассечь частично затянувшуюся рану. Вот тут Матвей, сильно уязвленный комментариями монаха, не выдержал и рыпнулся было спорить. Хорошо, что Арсений, помогавший своему десятнику устроиться на лавке, еще не ушел. Он вовремя заметил назревающий кризис и безжалостно пресек его коротким и незаметным для окружающих тычком под ребра, после чего вытащил ретивого лекаря прочь. Ратник сопроводил Мотьку за ограду монастыря и там доходчиво и обстоятельно вразумил с занесением последнего предупреждения в ухо, после чего приказал следовать на подворье и там дожидаться остальных.

Мишка непременно взгрел бы Мотьку за непочтительность, проявленную к представителю господствующей идеологии, но этим дело не кончилось. Роська не менее штатного лекаря Младшей стражи впечатлился знакомством с православным целителем, хотя и оценил его по совершенно другим критериям. Едва прибыв на подворье своего прежнего хозяина, он первым делом пристал к Матвею, и без того злому и мрачному, с посетившей его светлой идеей, что хорошо бы и прочих раненых показать монаху. Что называется, угодил с размаху, да по любимой мозоли.

На Арсения в монастыре Мотька огрызаться не посмел, на отца Анания сорваться не дали, вот он с Роськой и оттянулся за все сразу: высказал, что думает про методы монастырского лечения, не утруждая себя подбором политкорректных формулировок и литературных выражений. Досталось всем – от монаха лично до идиотов, которые к нему ходят лечиться. И закончил молодой лекарь свое прочувствованное выступление тем, что князь сам себе хозяин, пусть у кого хочет, у того и лечится, а вот своих раненых к этому коновалу в рясе он, Матвей, и близко не подпустит, потому что тот угробит их как пить дать. Юлька с Настеной за такое руки бы оборвали.