Наталья Павлищева - Авантюристка. Возлюбленная из будущего

– Да, дядюшка кусает локти из-за своего просчета.

– Почему бы ему не жениться на Марии-Терезии? Вполне достойный брак, тем более обиженные испанцы в пику Франции вполне могли бы на него согласиться.

– Не могли, – я хмыкнула довольно демонстративно, – она католичка!

– На ком довольно скоро женится Карл II, не помните? На португальской инфанте Екатерине Брагансе. Она не мусульманка и не иудейка, она тоже католичка, это не препятствие. Кстати, и она, и испанская инфанта были очень несчастны со своими супругами. Король Англии Карл и король Франции Людовик обеспечили своих жен такими развесистыми рогами, каких мир до того не видывал. Зачем Мари такое счастье?

– Вы это же могли бы сказать и Марии-Терезии?

– Помните историю? Она была счастлива? Отнюдь, пережила столько унижений, все время была на заднем плане и терпела выходки королевских фавориток. Но у нее не было выбора, инфанта должна выходить замуж только за короля или принца. Либо в монастырь. А у Мари выбор есть, она может выйти замуж по расчету и быть любовницей своего Луи.

Если честно, я смутилась, пробормотав:

– Вы так легко об этом говорите…

Арман рассмеялся:

– Анна, и это говорите вы, на чьей совести разбитые сердца сразу трех Карлов?

– Во-первых, разбитое сердце вовсе не означает постель, во-вторых, что мне оставалось делать?

Пока я говорила, Арман разглядывал меня с откровенным веселым любопытством:

– Неужели не стали любовницей?

– Нет, я дорожу собой и свою близость просто так не дарю!

– Рад слышать.

Теперь бормотал уже он. Арман смущен? Такое редко бывает…

– А можно узнать условия, на которых вы эту самую близость дарите?

Я вдруг сообразила, что вообще ни с кем не переспала в этом XVII веке ни в прошлый раз, ни в этот. Кроме разве своей любви Людовика де Меркера, но это действительно любовь.

Я так Арману и ответила. Он посмотрел как-то странно, но не съязвил.

– Значит, любовь… Я это учту.

Где это он учтет?

Глядя вслед лошади, уносившей Армана от Бруажа, я уже не так горевала.

Следом за Мари я вернулась в Париж. Все равно ничего не исправишь, Арман прав, следовало привыкать к той жизни, которая вокруг, и находить в ней свое наиболее удобное место. Очень хотелось поговорить с Мари, расспросить, как ей удавалось столько лет устраиваться, как она выходила из положения, когда поняла, что вернуться невозможно.

Я бы даже не стала интересоваться, почему она предала меня, завесив гобеленом стену в моей комнате, знала, что она скажет, мол, хотела как лучше. Может, и правда хотела, Арману же все равно, на какой стене эту самую дверь открывать?

Париж встретил мокрым снегом и пронизывающим ветром. Зима и в XVII веке зима. Снег быстро таял, превращаясь в грязные лужи, без портшеза и шагу не сделаешь, чтобы не намочить ноги и не испачкать весь подол платья. Во дворце в такую погоду даже перед камином неуютно. Не умели эти древние делать окна и двери без щелей, а на сырых сквозняках уютно не бывает.

В городе заметно убавилось населения, многие лавки закрыты, даже на улицах тише. Это неудивительно, потому что короля нет в Париже, двора нет в Париже, всех, кто обслуживает королевскую семью и двор, а также множество прихлебателей или просто жаждущих получить должность или награду, тоже нет в Париже. Все двинулись за королем на юг.

Его Величество и Ее Величество вдовствующая королева решили не возвращаться в столицу от границ Испании, а пережить зиму в тепле, посетив в том числе Прованс. Мы с Мари были персонами при дворе ныне нежелательными, а потому вынуждены торчать в мокром и холодном Париже, в пустом дворце дядюшки, который отапливался только наполовину, только чтобы не разводить сырость вокруг бесчисленных предметов искусства и дорогущей мебели.

Сыро, холодно, неуютно, домой не вернуться, как жить здесь, непонятно, на душе мрак.

Настроение у Мари не лучше, ей наплевать на мои проблемы, своих достаточно. Она переживала по-настоящему, на лице одни глаза остались, а в них боль. Может, лучше было бы позволить ей соблазнить короля до конца и тайно с ним обвенчаться? Но я вспоминала слова Армана о тысячах жертв войны, которая продолжится, и понимала, что он прав.

С трудом избавившись от любопытной младшей сестрицы, отправилась к Мари поговорить.

– Мари, это я. Тошно сидеть одной, пусти погреться в своей комнате.

У меня были основания проситься к ней, ее комната уже обжита и прогрета, а в моей пока камин лишь с трудом разгонял сырость, спасибо хоть пар изо рта не шел.

Опасения, что сестра не впустит к себе, отговорившись поздним временем или еще чем-то, оказались напрасными. Но и разговор долго не клеился, мы просто сидели, глядя на огонь и думая каждая о своем. Первой все же не выдержала я, понимая, каково несчастной Мари, которая все же искренне полюбила Людовика, я попыталась успокоить ее:

– Мари, Людовик едва ли был бы тебе верен. Он любвеобилен, стоит ли переживать о том, что не удалось выйти за него замуж, ведь его нрав не переменится…

– Я знаю, – усмехнулась Мари и протянула мне письмо.

Неужели они до сих пор переписываются?! К чему такое самоистязание? Рвать сердечные связи нужно сразу, а не по частям, как нерадивый хозяин хвост своей собаке.

Но письмо оказалось не от короля, а от… нашей старшей сестры Олимпии, графини де Суассон. Казалось бы, получить послание от сестры, пусть и не очень близкой к ней (Олимпия дружила с Лаурой, но с Мари кое-что общее имела – она была фавориткой короля, а когда ему надоела, была выдана замуж за графа де Суассона), но находившейся в данное время в свите Ее Величества, даже полезно. Однако содержание этого письма даже меня шокировало.

Чьих это рук дело – королевы или кардинала? Или вдвоем постарались? Скорее второе.

Дядюшка снова подложил королю в постель Олимпию, которая красоту не потеряла, зато приобрела большой опыт в любовных делах. Наша старшая сестрица свое дело знала – король с удовольствием вспомнил былые шалости и развлекался вовсю! И сообщила об этом Мари сама Олимпия.

Что на это можно было ответить, чем утешить несчастную Мари? Ее не просто предал любимый, а предал дважды, потому что быстро забылся в объятьях нашей сестры.

– Мари, может, это неправда, Олимпия написала нарочно, чтобы тебя позлить?

– Нет, это так, я уже знала. Но знать от других – это одно, а от Олимпии – другое. Я как раз писала ответ дяде…

Она протянула руку к секретеру и подала мне незаконченное письмо. Я приняла лист с волнением, Мари имела право проклинать и дядю, и королеву, и сестру, ведь ради спокойствия Франции она отказалась от своей любви, а ее тут же предали.

«…умоляю вас о двух вещах: во-первых, пресечь их насмешки надо мной, во-вторых, оградить меня от злоязычия, выдав замуж, о чем прошу со смирением.