Дмитрий Герасимов - Сорок третий номер…

У Бабицкого опустились плечи.

– Но ты убил Анну, – Андрей проглотил комок в горле. – Свою жену и моего верного и самого лучшего друга. – Он повернулся к секретеру, вынул с полки чистый лист бумаги и протянул его Константину. – Тебе придется письменно признаться в этом преступлении и явиться в прокуратуру с повинной.

Бабицкий оттолкнул его руку.

– Ты спятил? Это же «вышка»! Значит, ты не убьешь – так убьют другие? Где же твое прощение? Где милосердие?

Голота схватил его за горло.

– Ты вспомнил о милосердии? То, что чудом не казнили оклеветанного тобой, невиновного человека – разве это не милосердие Божие? Разве не милосердие, что отвечать тебе придется только за одну сгубленную душу, а не за две?

Неожиданно резко затрещал дверной звонок, и все трое разом вздрогнули.

– Как? – удивился молодой человек. – Еще один гость?

Звонок повторился. На этот раз – настойчивее и продолжительнее.

Недельский снова надавил на кнопку, слушая, как по коридорам вверенного ему следственного изолятора катится противный, дребезжащий звук.

Через мгновение в кабинет, запыхавшись, влетел конвойный.

– Спишь? – раздраженно спросил начальник СИЗО. – Третий раз звоню.

Краснощекий сотрудник виновато моргал, поправляя портупею.

– Умой харю, – приказал Недельский, – и живо ко мне доставь эту… женщину с острова Юлла. Она – в пятнадцатой, одиночной.

Конвойный опрометью бросился вон, а начальник СИЗО встал из-за стола, подошел к окну и, заложив руки за спину, рассеянно уставился на замысловатые подтеки, оставленные мыльной водой на подслеповатом стекле.

Когда в кабинет ввели женщину, он не шевельнулся, и еще с минуту стоял в гробовой тишине, покачиваясь на каблуках, вперив задумчивый взгляд в окно.

Конвойный кашлянул.

– Вот, доставлена… товарищ начальник…

– Свободен, – распорядился Недельский и наконец повернулся к Весте.

Женщина выглядела изможденной. Ее красивые глаза потускнели, лицо осунулось и стало бескровным. Она застыла на пороге кабинета, опустив плечи, и смотрела на своего мучителя с отрешенной тоской.

– Присаживайтесь, – начальник СИЗО галантно указал на стул. – Могу представить, как вы утомлены.

Он подчеркнуто перешел на «вы», держался непринужденно-вежливо, и, казалось, в нем не осталось и следа от вчерашнего садиста, насильника и убийцы.

Веста опустилась на привинченный к полу стул, сложила на коленях руки и коснулась плечом щеки, убирая непослушную прядь.

– Хотите что-нибудь выпить? – участливо предложил Недельский. – У меня есть дивная сливовая настойка.

Женщина опустила глаза и не произнесла ни слова.

– Восхищаюсь вами, – продолжал начальник СИЗО. – И досадую, что судьба нас свела при таких скверных обстоятельствах.

– Судьба? – вдруг спросила Веста. – Что вы знаете о судьбе…

– Очень мало, – согласился Недельский. – А еще меньше – о вас. – Он взял со стола лист бумаги. – Не скрою, меня удивило, что не существует ни одной объективки касательно вашего прошлого. Ни метрик, ни справок, ни биографических фактов. Такое впечатление, что вас нет на этом свете.

– А меня и нет… – покачала головой женщина.

– Ну ведь вот вы… – начальник СИЗО описал рукой в воздухе круг, – сидите передо мной. Из плоти. – Он подмигнул. – И, насколько я успел заметить, из привлекательной плоти.

– Вам доводилось когда-нибудь мечтать? – спросила Веста.

Недельский растерялся.

– Вы шутите?

– У мечты нет метрик, – вздохнула женщина. – И биографии нет.

– Хорошо, – согласился начальник СИЗО. – Вы – мечта. Возможно, даже иллюзия. Но статья, которую вам инкриминируют, – вполне реальная. Хотите ознакомиться? – Он подошел к шкафу и вынул с полки книгу в красном переплете.

– Не хочу. – Веста отвернулась.

– Напрасно, – протянул Недельский. – В самом лучшем, гуманном случае вам светит пятнадцать лет лагерей.

– Мне осталось сделать только одно важное дело на этом свете, – задумчиво произнесла женщина. – И я уйду.

Начальник СИЗО закусил губу. Разговор шел совсем не в том русле, в каком он себе его представлял.

– Андрей Голота вам кто? – вдруг без обиняков спросил он.

– Это человек, благодаря которому я жила, – спокойно ответила Веста.

Недельский взял свой стул, переставил его и сел перед женщиной, упершись руками в колени и глядя ей в глаза.

– Хотите, я буду с вами откровенным?

– Не хочу.

– Мне не нужны ни вы, ни ваш… сожитель, – выдохнул начальник СИЗО. – Мне нужен остров Хойту!

Женщина улыбнулась уголками губ:

– Весь остров?

– То, что на нем спрятано! – Недельский почти касался носом лица Весты. – И вы поможете мне это получить!

– Я не представляю, чем могу помочь вам, – холодно ответила женщина.

– Послушай, я не дурачок, – жарко зашептал начальник СИЗО, схватив ее за подбородок. – Я понимаю, что существует какая-то тайна, какой-то фокус, благодаря которому кто-то может беспрепятственно проникать на остров.

– Тайна? – переспросила Веста. – Это давно не тайна для тех, кто понял, без чего нет жизни.

– Без чего же? – Недельский сжал пальцы так сильно, что женщина зажмурилась от боли.

– Без любви, – сказала она одними губами.

Начальник СИЗО вдруг убрал руку.

– А еще – без покаяния и прощения… – Веста потерла подбородок. – Без них жизни нет. Ни в настоящем, ни в будущем.

– Задаю тебе конкретный вопрос, – Недельский потерял терпение. – Ты согласна отправиться на остров и прихватить там кое-что для меня? Да или нет?

– Я не смогла бы этого сделать, даже если бы согласилась вам помочь…

– Почему?

Веста печально покачала головой:

– На Хойту может попасть только Андрей Голота. И… еще один человек.

Недельский вздрогнул.

– Какой человек?

– Его дочь.

– У Голоты есть дочь? – начальник СИЗО округлил глаза.

– Я устала, – вздохнула женщина. – Можно мне вернуться в камеру?

– Еще один вопрос. – Недельский сложил руки на груди. – Все эти байки, вся эта мистика про старуху в саване – откуда?

Веста пожала плечами.

– Душа человеческая будет маяться и страдать, пока не получит прощения…

Начальник СИЗО нахмурился. Разговор не получился. Ни на один вопрос он не получил вразумительного ответа. Кроме, пожалуй, одного…

– Правильно ли я понял, – он повысил голос, – что сокровища острова доступны лишь Голоте и его неведомой дочери?

Веста закрыла глаза и вдруг, покачнувшись, сползла со стула на пол.

Недельский некоторое время постоял над ней, повернул ботинком ее голову, потом подошел к столу и надавил кнопку звонка.

– Ну, разумеется, – буркнул фельдшер, приведя женщину в чувство и захлопнув саквояж, – она беременна…

Начальник СИЗО нервничал, поглядывая на часы. Беседа с полоумной женщиной не шла у него из головы. Самое правильное было – посмеяться над болезненным бредом арестованной. Но Недельскому почему-то было не до смеха. Ее странные речи, туманные фразы крутились в его сознании, как ручка арифмометра, которая после многократного вращения выбрасывает в окошке точный, сухой результат. В этом беспорядочном движении толкались, налезали друг на друга обрывки сказанного: «Что вы знаете о судьбе?..», «У мечты нет биографии…», «Одно важное дело, и я уйду…», «Без прощения жизни нет…», «Только Андрей Голота…», «И его дочь…».