Александр Самохвалов - Боевой разворот. И-16 для «попаданца»

Машина притормозила – летуны попрыгали. И я, разумеется, с ними. «Полуторка», плюнув щебенкой из-под скатов, шустро попылила дальше. Немец уже внизу, но его видно. Купол то есть. На сосне завис. Удачно. Метров сто всего. Пока добежали, успел высвободиться из подвесной и скользнуть вниз. Оно и к лучшему. Снимай его потом… Успел, однако, и пукалку свою достать. Бабах! Пуля – взззык-ах-ах! По стволам прошлась. Боится, значит. Понятное дело. Сам боюсь. Торможу ребят. Один мамлей, остальные сержанты. По субординации обязаны подчиняться. А то пойдут, по-комиссарски, красиво в атаку – кто потом летать станет? Положил всех, за деревца с кустиками попрятал. Стволы достали. Выглядываю сквозь ветви. Ага, вон он. Метрах в полста. Залег. Ага, вскочил, побежал. Скомандовал не стрелять, сам же по ногам. С четвертого попал. Запнулся – лежит. Выдал по нему пятый, спецом мимо, лишь не рыпался чтоб. Тот залег – тихарится. ТТ – он чем хорош… Патрон мощный, калибр небольшой, ствол довольно длинный – из него в принципе и на пару сотен попасть можно. Метров. Хотя, конечно, сложно. Скомандовал перебежками. Не умеют ни фига. Надо-то ведь как? Один стреляет верхом, чтоб напугать больше, второй вскочил и быстренько шагов пять – снова лег. За пенек, что ли, какой… Причем не тупо в лоб бежать, а наискосок и с рысканиями. По сторонам. Конечно, от реально классного стрелка и это не спасет. Подловит. Но таких мало. Вот и этот тоже. Я только пошевелил ветками вверху – бабах! Вз-з-зы-ах-ах. Нэрвный, да? Пришить бы его… Но нельзя – Паша обидится. Покормил нас так знатно, а мы к нему попкой грязной, так, что ли? Ладно, вспомним молодость.

Навел порядок в команде – кусты шевелить, не подставляясь, и постреливать, но сначала выше, а через минутку где-то – только в сторону. Правее то есть. Поскольку слева я зайду – там подлесок гуще. С виду. Не дай бог попасть! В него. А в меня, любимого, тем более. Сам рванул вбок, выдерживая дистанцию. Потом, перебежками, параллельно. Зашел с тылу. Все-таки сапоги – это для пехоты. Шумные. Никак не приноровиться. А так – редкий соснячок с осинничком понизу. Самое оно. По летнему времени. Мох, травка. Ни сухих листьев особо, ни валежника. Если, конечно, не лезть в него специально. Ухоженный, в общем, лесок. Не русский.

Пристроился за стволом. Слышу, рядом бабахнул. Метров пять. Выглянул – лежит. Спиной ко мне. Вот, ага, из-за ствола высунулся, снова пульнул. На правой ноге кровь. Не так чтоб очень. Артерию, похоже, не задел. Кровью не истечет, значит. Тихонько теперь. А то еще, не дай бог, застрелится, что потом Павлику скажу? Мне еще разве что недоброжелателей в особом отделе не хватало. Для полного счастья. Пульки, однако, и в мою сторону посвистывают. Дружественные, как их янкесы называли. Закон Мэрфи. Ежели что-то пытаешься объяснить достаточно представительной группе человекоподобных, то как ни прост будет объясняемый предмет и сколь ни подробным его разъяснение, непременно найдется кто-то, кто вас не поймет или поймет неправильно. Не могу рассмотреть, какой у него пистоль. Впрочем, какая разница. Все равно не ведаю, по скольку в них патронов. Что я, спрашивается, Каин и Манфред [273], чтоб все знать да еще и помнить? Будем надеяться, теперешний стандарт – восемь штучек. Оп! Восьмой… И точно, повернулся чуть на бок, доставая запасную обойму. Пять шагов – лечу! И – хлоп пинка по раненой ноге. Лучшее – враг хорошего. Ага, буду я на него сверху валиться, с хорошим шансом кинжальчик в брюшко заполучить… больно надо, как же. Вот, кстати, и кинжальчик. Аккуратненький такой. В ножнах. Дрянная парадная поделка. Прекрасный подарок дебилу-начальнику. Главное, от души. На тебе, типа, чудно хромированный наборчик для харакири, родной. Будешь использовать по назначению – не забудь ласковое слово обо мне. Молвить. Доставь, милай, такое удовольствие… А вот «люгер парабеллум» [274]– штука посерьезнее. Однако мы на нее не купимся. Во-первых, патроны не достать. Во-вторых, ни к чему вражьими цацками глаза мозолить, при нынешней-то сверхбдительной подозрительности. И, наконец, главное мое оружие сейчас Коля готовит. А короткоствол – так. На самый крайний случай. Который – не дай бог… К тому же в системе «стрелок – оружие» основным полагаю все же первый элемент. Если, разумеется, второй – не полный и абсолютный отстой.

А дядечка определенно не мальчик. Виски с проседью. Значит, в чинах, по всей видимости. Знаков ихнего различия не знаю. Хватило и посконных кубиков и шпал с треугольниками в придачу. Без поллитры хрен разберешь, а с поллитрой тем более. Под значком Люфтваффе какой-то хитрый крест. Желтый, блестючий, с кочергами торчащими. Не знаю, что за. Жесткие губы застыли в болезненной гримасе, края губ чуть опущены. Удачно получилось. Идти не сможет – но зато и насчет побега забот никаких. Мы обычно сразу ногу ломали, если пехом транспортировать не надо. В колене. Если надо, то руку. Приматываешь умеючи к телу, и вперед. Ноги ходят – и хва ему. Кочевники, говорят, ахиллы рабам подрезали. Но мы же не кочевники. И кровь – зачем?

Парни стряхнули с сосны купол, не так чтобы глухо сел, с сосен вообще едва ли не легче всего снимать. А хуже всего – с акации… Сложили кое-как, стропы с подвесной внутрь бросили, сверху немца. Очнулся давно. А может, и вовсе… Когда наандреналиненный, боль почти не чувствуешь. Если не дико острая. Но и от острой не отрубаешься, а лишь цепенеешь, на секунду где-то. Глаза закрыты, но видно, как глазные яблоки на шум и разговоры реагируют. Правильный дядька. Я сам такой: сразу вскакивать и права качать – самое распоследнее дело. Как бросили его – без особого пиетета – на парашют, решил застонать. Глаза открыл.

– Я оберст лёйтнант Карл Менерт [275], командир второй группа кампфгешвадер два.

Надо же, разговаривает. Надо же, по-русски. В Липецке [276], наверное, научился.

– Где базируетесь?

– Представьтесь сначала, младший лейтенант, – с эдакой пренебрежительной усталостью. Типа, надоели вы мне, со своей беготней, унтерменши. Что ж… Нам не жалко.

– Младший лейтенант Малышев, пилот-истребитель. – Вот еще, не хватало ему объяснять, что лейтенант, только знаки различия мамлейские, и потом, мне это до того по фене было всегда, все эти звездочки, ромбики, треугольнички, лампасы даже, равно как и прочие детские игры в песочнице. – Так где вы базируетесь, я не расслышал?

– Лейтанант… младший… Я есть военнопленный, и согласно Женевский конвенция [277]…

– О, позор на мою лысую голову! Как я мог забыть! Вот же олух царя небесного! Женевская конвенция! Международный документ! – Пипол понимает, что паясничаю – по тону, – но к чему это, явно не просекает, немец тоже, но подобрался весь, чует, не к добру вся эта такая вот прелюдия. – Действительно, согласно Конвенции, пленившая сторона обязана оказывать военнопленному медицинскую помощь. Сейчас-сейчас. Как там наша ранка? Сквозная. Чудесное оружие ТТ, не находите? Заживет – не заметите даже. Если доживете, разумеется. Но почистить – надо… Надо, я сказал! Обрывки материи попали наверняка, грязь всякая, затаскают потом… правозащитники. За допущение случаев гангрены у сдавшихся в плен. Руки! Руки прочь, я сказал! Вот так… Бедняжка, а ведь тебе, наверное, больно [278]…