Иван Апраксин - Гибель богов

Любава обняла меня, прижалась к моей влажной груди.

– Бог да благословит тебя, Солнышко, – прошептала она мне на ухо. – Ты станешь хорошим христианским государем. Я буду любить тебя всю мою жизнь.

Я оглянулся и увидел, что все смотрят на нас с Любавой. Еще бы, это ведь тоже историческое событие: принцесса Анна поздравляет своего жениха с крещением. Впереди всех остальных стояла группа из трех человек, которые, глядя на нас, улыбались. Это были Добрыня Никитич, Илья Муромец и Алеша Попович. Оглядев их, я пожалел о том, что нет фотоаппарата – отличный получился бы снимок на память…

– Завтра будет причастие, – сообщил епископ Анастат, когда после богослужения мы все вышли из собора. – Вам всем обязательно нужно быть. Сначала исповедь, а затем – первое в вашей жизни причастие. – Потом повернулся к Алеше Поповичу и, по отечески тронув его за плечо, спросил: – Ты хочешь, чтобы я рукоположил тебя диаконом? Это можно будет сделать завтра после причастия. Ты вернешься на Русь и станешь служить в Киеве, как твой отец.

Юноша, не ожидавший такого вопроса, замялся. Кровь бросилась ему в лицо, он молчал.

– Так что? – повторил Анастат. – Я готов сделать это ради твоего погибшего отца-мученика и ради твоей страны. Уверен, что ты станешь со временем хорошим священником.

– Я хотел бы стать хорошим воином, – вдруг выпалил Алеша в ответ. – Ваше преосвященство, я не ощущаю в себе духовных сил для пастырского служения. Мне бы на коня и в бой. Тем более что я уже попробовал свои силы – у меня неплохо получается. Воины ведь тоже нужны Церкви и родине?

– Нужны, нужны, – вставил Добрыня. – У парня и вправду хорошая твердая рука. Я сам видел, как он управляется с мечом, так что пусть станет воином.

Потом Алеша очень жалел о том, что ответил отказом старому епископу. Не потому, что передумал и захотел стать священнослужителем, а по другой причине.

Этой ночью Анастат умер в своей постели.

Его нашли мертвым утром, когда служанка пришла будить хозяина. Старый епископ лежал спокойно, смиренно и молитвенно сложив руки на груди. Его лицо выражало полное удовлетворение.

В таких случаях говорят: «Хорошо, что не мучился. Хорошая смерть».

А я стоял над мертвым телом и думал о том, что Николай Константинович Апачиди вовсе не умер, а вернулся в 1890 год, откуда был в свое время взят. Он вновь стал молодым, и ему предстоит долгая интересная жизнь. В конце концов, разве такое невозможно? Ведь он выполнил возложенную на него миссию и, значит, заслуживает награды.

Я думал об этом напряженно, потому что это же самым непосредственным образом относилось и ко мне. А что станет со мной, когда я тоже исполню свою миссию? Я умру? Но это значит, что я вернусь назад…

Отсюда вытекали два вопроса. Первый вопрос – когда неведомое Нечто сочтет, что моя миссия в этом мире выполнена? И второй, оказавшийся куда более интересным: а хочу ли я возвращаться назад?

Вот этого я от себя не ожидал. Еще недавно я с замиранием сердца и отчаянием думал о том, что никогда, никогда мне не удастся вернуться назад, в свою жизнь, в Москву двадцать первого века. Я думал, что это невозможно.

Но сейчас я уже знал, что это возможно. Во сне Анастату сообщили о том, что он будет депортирован, а теперь, спустя всего пару дней, он умер. Мне было ясно, что означает эта внезапная тихая смерть в своей постели. Это означало переход.

Такое же возможно и со мной, теперь я получил этому подтверждение. Труп Анастата служил тому доказательством.

И что же? Хочу ли я этого так же, как прежде?

Вернуться в Москву, вновь работать врачом на «Скорой». Ездить на отдых в Турцию, со временем купить подержанный, но вполне исправный «Форд». Жениться на фельдшерице, с которой познакомлюсь когда-нибудь на работе. Или на докторше-терапевте. Она будет маленькая, голубоглазая. Я познакомлюсь с ее родителями, мы вместе будем ездить на дачу…

Там теплые сортиры, электричество, телевизор и Интернет. До старости я буду наслаждаться комфортом и удобствами. До старости буду встречать Новый год в тапочках, с коньяком и новогодним поздравлением Путина российскому народу.

Я стоял над массивной деревянной кроватью, на которой лежало тело старенького епископа, и думал. Но что тут можно было думать? От меня не зависело ничего…

Киев встречал нас ликованием. Не успели струги причалить к деревянной пристани, как весь город высыпал нам навстречу. Здесь были все: местные жители, иностранные купцы, бояре и челядь. Войско князя Владимира возвращалось с великой победой.

Когда мы вернулись из неудачного похода на Булгар, жители все равно радовались: сыновья, братья и отцы вернулись живыми – это уже хорошо. Но сейчас триумф был полный.

Не только успешно взята крепость Корсунь, но привезена огромная добыча. Скарб наших дружинников ломился от золота и серебра, вывезенного из ограбленной дочиста Корсуни.

Как тут не кричать славу великому князю?

А было ведь еще и моральное удовлетворение. Князь Владимир женится на принцессе из Константинополя, на сестре самого императора Византии. Такой брак, еще недавно казавшийся немыслимым, стал вдруг возможен. Этим тоже гордились. Прекрасно понимая, что союз с Византией возможен только в одном случае – крещения Руси.

Это людей смущало. Слишком долго и упорно верили в то, что стать христианином – это значит предать своих старых богов, а это значит – предать родину, заветы отцов, старинный уклад и правила жизни. Это измена!

А тут христианином стал сам князь. Тут уж ничего не скажешь, но примириться с таким непросто.

Из Херсонеса с нами отправились в Киев четыре греческих священника и восемь диаконов – я сам попросил об этом. Они должны были крестить народ киевский и других земель.

Когда я сошел со струга под руку с Любавой, которая по этому случаю нарядилась в парадные одежды византийской принцессы, перед нами на берег сошла процессия священнослужителей. Все они были одеты в черное, в рясах и клобуках, с хоругвями и иконами в руках. С пением «Спаси, Господи, люди Твоя», они двинулись вперед, вверх по склону к центру города. За ними – мы с Любавой и остальные ближние дружинники – обитатели терема.

Шедший рядом с нами Алеша Попович подтягивал пению священников, и мы с Любавой старались так же. Сзади нас слышалось зычное пение Добрыни Никитича:

– Спаси, Господи, люди Твоя и благослови все достояние Твое…

Впервые христианское песнопение так свободно, привольно раздавалось над просторами Днепра, на русской земле. Оно звучало громко, настойчиво, как призыв к новой жизни. Звучало как знак того, что прошлое ушло и не вернется. Что славить Господа Христа можно отныне открыто, потому что кругом неизбежно торжествуют добро и любовь. И время старых богов закончилось – наступила их гибель.