Василий Панфилов - Университеты

Связав индуса и щедро напоив его раствором опиума до состояния овоща, приступили к допросу капитана. Здесь ситуация была ещё сложней, сумеречное сознание судовладельца позволило лишь установить наличие судна, с коим предстояло встретиться в условленном месте, да тот факт, что он не этнический ирландец, а вроде как англичанин, но и это неточно.

Переглядываясь многозначительно, разошлись на работы. Пошли разговоры и самые дикие слухи, моряки всё больше начали склоняться к тому, чтобы бросить к чертям вставшее судно, сколотить из досок плот и плыть к берегу.

А пилоты, равно как и все разведки мира, разбираются сами, чорт бы их побрал! Без них!

Пока экипаж не договорился до бунта, Чиж, опасно блестя глазами, собрал их и разъяснил весьма жёстко, что мятежниками и пиратами они не являются очень условно, и если вдруг что, решение это подлежит самому скорому пересмотру.

– Точка в этом деле может стать и свинцовой, – подытожил он, – ясно?

Репутация у Медоеда на Африканском континенте самая пугающая, и спорить желающих не нашлось. Проблеяв недружное согласие, моряки, подгоняемые если не энтузиазмом, то страхом, принялись за работу.

Конструкция пакетбота предполагала не только паровой двигатель, но и паруса, весьма не лишние при плавании в африканских водах. С горем пополам подняли паруса, и подгоняемые матом Военгского, направили движение судна в сторону берега.

Поползли, давая едва ли три узла в час и молясь всем богам и святым о том, чтобы успеть. Моряки хотели просто доплыть, а там… хоть трава не расти! Вплавь!

У пилотов же…

… были иные планы.

Арендовать мастерскую с художественной галерей, а хоть бы и без, не вышло. Творческий мой настрой и готовность переплачивать втридорога столкнулись с реалиями, разлетевшись стеклянными осколками.

Художники со всего мира, съехавшиеся в Париж на Всемирную Выставку в отчаянной надежде прославиться, тараканами расползлись по городу, оккупировав мало-мальски подходящие помещения. Годами пустующая сырая мансарда, хоть сколько-нибудь годная под мастерскую художника, и расположенная не вовсе уж в предместьях, сдавалась по ценам совершенно заоблачным. Помещение порой по пять-семь раз меняло арендатора, с каждым разом повышаясь в стоимости.

За мастерские интриговали, дрались и порой дуэлировали, что вовсе ни в какие ворота! Ходили и более дикие слухи, верить в которые было ну решительно невозможно! А потом оказывалось, что – да, чистая правда, притом не вся, на деле же…

… и шёпотом на ухо – вовсе уж компромат и гадость. Верить ли, нет ли… каждый решал сам. Нравы в богемной среде Парижа более чем свободные, порой неприятно удивляя даже моё бывалое альтер-эго. С другой стороны, люди творческих профессий столь же творчески подходят к распространению слухов.

Сплетни, подтасовка фактов и прямая ложь среди них – норма. Встречаются люди, порядочные на первый взгляд, но и они выкидывают порой вовсе уж из ряда вон выходящее. Кажется иногда даже, что будто бы через силу, по некоей обязанности представителя творческого цеха, и если нет за человеком грязных скандалов, то он не Творец, а ремесленник.

Владельцы помещений, раздувшиеся от золота и собственной важности, при одной только попытке поговорить на тему аренды, раздувались африканскими жабами, выкатывая порой совершенно несообразные условия. Я готовы был переплатить втрое, вчетверо… но не в десять же раз?!

Самомалейший успех одного из многочисленных художников, удостоенного пары строк в газете, вызывал безумный совершенно ажиотаж как у его коллег по творческому цеху, так и у владеющих помещениями буржуа. Цены ползли и ползли вверх, а самое главное, люди готовы платить!

Безденежные предлагали в отчаянии собственные произведения, посвящения щедрому меценату и даже самих себя… в любом варианте! Раздутый этот ажиотаж, с наркотическим совершенно угаром и решительно нездоровый, превышал все мыслимые пределы здравого смысла.

Один из владельцев, согласившийся на переговоры, несколько раз за время разговора повышал стоимость аренды, а потом и вовсе – выкатил непременным условием собственное возвеличивание моими силами. Буквально вымороженный подобной наглостью, я выслушал-таки предложение. Это было решительно непросто, поскольку буржуа, видя моё молчание, принял его за смиренное согласие, и больная его фантазия генерировала всё новые и новые условия.

– … будьте любезны прибыть к нам на обед без опозданий, мы пригласим фотографа и соседей, и будет очень некрасиво заставлять их ждать. Расскажите несколько историй… Да! Непременно захватите с собой несколько сувениров! Вы же догадались привезти их из Африки?

– Хватит, милейший, – прервал я токование буржуа и подозвал официанта, оплатив свой кофе.

– Вы не понимаете! – ударил в спину отчаянный вопль, но я даже не стал оглядываться, – Вы…

Сдвинув шляпу к переносью, дабы не быть узнанным, направился бродить по улочкам Парижа, пребывая в самом дурном расположении духа. Обращаться к парижским своим знакомцам за услугой решительно не хочется, хотя тот же Вильбуа-Марейль пользуется колоссальным авторитетом во Франции и настроен ко мне вполне дружественно.

Но быть должным… Не имея ничего против генерала, я помню, что он военный и начинающий политик, и стоит только мне оказаться ему должным, как из самостоятельного игрока я рискую превратиться в чужую фигуру.

Не что чтобы я вовсе уж новичок в политике, но это даже не другой уровень, а пожалуй, что и цивилизация. Ориентируясь немного в сложных взаимоотношениях народов и племён Палестины, я не могу пока уловить логику народов цивилизованных, а точнее – представителей так называемого Высшего света. Очень уж много символизма в их птичьем языке жестов и полунамёков, предполагающем у собеседника схожее воспитание, образование и даже мировоззрение.

Племена бедуинов или разнообразные иудейские секты опираются на вывернутую подчас, но всё ж таки логику, которую можно ухватить хотя бы вчерне. Даже сами обычаи их, подчас весьма странные человеку постороннему, всё ж таки предполагают большое снисхождение к гостю. К тому, что он может оказаться человеком из другого совершенно народа и вероисповедания. Полагая себя безусловно правыми и праведными, они не мнят себя центром Мира.

В Европе, как я успел уже убедиться, большое значение имеют формальности и мелкие, неуловимые подчас детали, непостижимые человеку со стороны. С этим нужно если не родиться, то как минимум прожить лет десять, непременно притом вращаясь в Свете.

Стократно сложнейший язык жестов, символов и недомолвок. Ошибиться легко, и думая, что ведёшь обычную беседу, можно криком кричать на этом птичьем языке, объявляя себя сторонником, а то и вассалом какого-нибудь политика.