Василий Панфилов - Госэкзамен

Сделали групповые фотографии, собрав всех причастных, кроме собственно оцепления. Не знаю уж, что там можно будет разглядеть на фотографии с полутора сотнями людей, но такая вот сейчас мода.

Впрочем, Бог с ними… для кого-то вроде Феликса это ничего не значащий эпизод в жизни, а для цветного моториста из усадьбы Корнейчукова что-то вроде верительной грамоты, притом вот они, заверители! На фотографии!

К вещам такого рода относятся достаточно серьёзно, и если ты сфотографирован с кем-то, то стало быть, ты этому человеку как минимум знаком, а возможно и представлен. Знаю не один десяток историй, когда годы, а то и десятилетия спустя за помощью к людям с подобной коллективной фотографии обращаются даже не сами сфотографированные, а их дети, и это считается допустимым.

Фотографии эти берегут едва ли не пуще официальных документов. Да порой они и поважней! Вот они – люди, к которым можно обратиться при нужде! Не факт, что сильно помогут, но для какого-нибудь мелкого клерка или служащего усадьбы порой достаточно нескольких благожелательных слов от одного из Сильных Мира Сего, чтобы – к примеру, ребёнок смог устроиться в хорошую школу.

Мероприятие тем временем подходит к логическому завершению. На лётное поле подали табун осёдланных лошадей и повозки, украшенные цветами так обильно, что позавидовал бы иной европейский цветочный магазинчик. Запах – дурманящий, излишне тяжёлый, маслянистый… в африканском вкусе, но пожалуй – не без приятности.

Над повозкой что-то вроде тента из лозы редкого плетения, в которую вставлены ветки, бутоны, соцветья и Бог весть что ещё в сочетании, кажущимся африканцам уместным. Пышность неимоверная, ветки над лозой торчат чуть не метр вверх и на полметра, а то и больше, вниз.

В цветах возницы, четвёрки лошадей, сбруя и… нет, в самом деле – колёса! Как это будет держаться, и будет ли держаться вообще, не имею понятия, но впечатление сильное.

Сами повозки длинные, с высокими бортами. В подобных возят тяжёлые, но относительно деликатные грузы, то бишь не камни и ветки навалом, а скажем – доски красного дерева или мраморная облицовка для пола. В середине повозок, спинками друг к другу – две скамьи, и всё… вот буквально всё – в цветочных лепестках, так что даже досок пола не видно.

– Долгохонько одёжку отстирывать придётся, – вздохнул Санька в редком порыве хозяйственности, и взлетел в седло. Улыбаясь белозубо, он помахал кафрам рукой, что вызвало шквал ответных эмоций.

Начали рассаживаться и остальные гости, но почти все выбрали повозки. Верхами поехал только сам хозяин поместья, я с братьями, Бляйшман с Дзержинским и ещё с десяток человек.

Верховых лошадей у Корнейчукова в избытке, но не все гости способны уверенно сидеть в седле, тем паче после длинного перелёта. Да и не все хотят. Дядя Гиляй, к примеру, усидит на коне даже без седла, притом в любом состоянии, но ему не терпится припасть на уши приятелям с какой-то свежей байкой.

У прочих свои соображения – старые раны, свежий геморрой, желание пообщаться с давно не виденными знакомцами, усталость или что-либо ещё. Да какая разница…

Лошадь подо мной нервно переступает копытами, встревоженная шумом и обилием незнакомых людей, но я уверенно сдерживаю её, в ожидании, пока все погрузятся в повозки. Наконец, все залезли, и африканские шарабаны длинной вереницей цветочных клумб потянулись к усадьбе.

Африканцы тотчас пустились в пляс, а старейшины с вождями взялись провожать нас, нисколько не отставая от повозок и притом ухитряясь выделывать коленца прямо на ходу. Воины, выстроившись по обе стороны, и так же пританцовывая, всё не кончаются.

Фокус этот старый и давно известный. Задние, которых мы уже проехали, за спинами товарищей забегают вперёд и вновь выстраиваются в шеренги, множа тем самым ряды своего войска в наших глазах. Известный трюк, однако же впечатление производит немалое.

Время от времени из пританцовывающих шеренг выбегает какой-нибудь особо умелый плясун и с полминуты или минуту выделывает вовсе уж невообразимые прыжки, после чего скрывается среди прочих матабеле. Смотрится это совершенно потрясающе, полное ощущение военного парада, совмещённого с балетом и театрализованным действом.

Покосившись на Николая, ловлю его взгляд и киваю одобрительно.

– Умеешь! Могёшь!

– Велик могучий русский языка [35] Автор пародист Александр Иванов В худой котомк поклав ржаное хлебо, Я ухожу туда, где птичья звон, И вижу над собою синий небо, Лохматый облак и широкий крон. Я дома здесь, я здесь пришёл не в гости, Снимаю кепк, одетый набекрень, Весёлый птичк, помахивая хвостик, Насвистывает мой стихотворень. Зелёный травк ложится под ногами, И сам к бумаге тянется рука, И я шепчу дрожащими губами: "Велик могучий русский языка!" Вспыхает небо, разбужая ветер, Проснувший гомон птичьих голосов. Проклинывая всё на белом свете, Я вновь брежу в нетоптанность лесов. Шуршат зверушки, выбегнув навстречу, Приветливыми лапками маша: Я среди тут пробуду целый вечер, Бессмертные творения пиша. Но, выползя на миг из тины зыбкой, Болотная зеленовая тварь Совает мне с заботливой улыбкой Большой Орфографический словарь. ! – отвечает тот и смеётся во весь голос, пхая меня в плечо.

– А то! – отзываюсь задорно. С Одессы ещё за мной признали право на некоторые филологические эксперименты, а после Парижа и поэзии в цифрах, которую ругмя ругают и так же взахлёб хвалят, были попытки взгромоздить мой забронзовелый бюст на прижизненный памятник. И разумеется, утвердить потом некие рамки…

Я тогда не согласился ни на бюст с памятником, ни на бытие мэтром. Ну её в жопу, забронзовелость эту!

Оккупировать особняк мы не стали, расположившись в несколько стилизованной зулусской деревне, выстроенной специально для нас на территории усадьбы, в полутора сотне метров от белоснежного особняка с колоннами.

Круглые тростниковые домики, рассчитанные на двоих-троих постояльцев, несколько огромных навесов со столами под ними, десяток будочек летнего душа, и разумеется – уборные, сделанные с некоторым избытком в разных концах нашей деревушки. С расчётом на нетрезвых гостей, не всегда способных донести последствия щедрого гостеприимства до места назначения.

– … и не уговаривай! – решительно отбояриваюсь от Колиного гостеприимства.

– Да никто в обиде не будет! – не унимается тот, – Все знают, что мы друзья давнишние… а?

– Коль… – остановившись ненадолго, я перекидываю через плечо полотняный мешок с чистым бельём и мыльно-рыльными принадлежностями, – не надо, а? Все всё понимают, но разговоры-то будут! Пусть не промеж нас, а посторонние болтать будут, а нам это зачем?