Василий Панфилов - Госэкзамен

– Принцип спартанской военной демократии в действии? – несколько уныло осведомился Коля.

– Он самый… да не куксись! – я стукнул его в плечо, – Лучше давай тоже – в хижину… а?

– Ты ж вроде с братьями? – осторожно сказал плантатор, в нерешительности дёргая себя за короткий ус.

– С Мишкой, – уточнил я, – Санька отдельную хижину займёт, он же вроде как на пленер выбрался! Одних мольбертов с полдюжины тащит, да все эти лаки-краски… Он один, мне кажется, этой вонью дышать может! А? Заодно и наговоримся!

– А давай! – отчаянно махнул рукой Коля, – Сто лет нормально не разговаривали, в самом-то деле! Сейчас указания отдам… ты в какой остановился?

В душевой кабинке я немножечко задержался – оказалось, здесь очень уж интересная система подачи воды. Инженерно несовершенная, но рассчитанная как раз на низкую технологичность, доступность материалов и никакущую квалификацию местных работников.

– Спорное решение, – бормочу себе под нос, исследуя нехитрую механику, – я бы, пожалуй, решил его несколько иначе… Но работает, и вполне…

– Виллем! – окликнул я проходящего мимо механика, – Твоя работа?

– Да, хер Георг, – несколько неуверенно отозвался тот, жестом приказывая сопровождающим его работникам отойти в сторонку. Заулыбавшись, те отошли в тенёк…

… а несколько минут спустя и вовсе – развалились, оживлённо болтая и беззаботно пуская вверх кольца дыма. Я же насел на Виллема, выспрашивая его, как именно он подошёл к решению задачи, и почему выбрал именно такое решение.

– … Егор!

– … а я всё-таки думаю… – спорил со мной механик, чертя прутиком прямо на земле.

– Егор!

– А? – я повернулся к Мишке, не сразу осознавая действительность.

– Час уже, как мыться пошёл, – с укоризной сказал брат, – и што я вижу?

Вопрос из серии риторических, так что я только плечами пожал и строго приказал механику никуда не уходить, на что тот слегка склонил коротко стриженную голову.

– … остроумнейшее решение! – перекрикиваюсь с братом, намыливая мочалку, – А вообще – целая серия интересных решений – простых, даже простеньких, но действенных! Я как увидел…

Смыв с себя наслоения пота, грязи и машинного масла, вытерся небрежно и переоделся в чистую одежду.

– Виллем! – окликаю терпеливо ждущего механика, – У тебя есть какие-то срочные дела?

Задумавшись на несколько секунд, он замотал головой.

– Через два часа подойди, – приказываю ему, – мы с тобой не договорили.

– Да, херр Георг, – коротко поклонился тот.

– Ну и зачем тебе этот бастер? – вполголоса поинтересовался Мишка, когда мы отошли.

– Бастер? – удивился я, – А действительно… внимания даже не обратил на цвет кожи. Механик талантливый, даже удивительно. Образования не хватает, но природной сметки с избытком. Такого надо к рукам…

– Ах да, он же на Колю работает… – досадливо сморщившись, машу рукой самым решительным образом, – А и ладно! Придумаем што-нибудь. Нет, но каков талант!

В стилизованной зулусской деревушке тем временем царит тихий час. Перелёт выдался достаточно сложный, а на вечер наш гостеприимный хозяин запланировал обширную программу развлечений.

Для желающих перекусить на столах под навесами нехитрая снедь, напитки и доброжелательная молчаливая прислуга, маячащая чуть поодаль, но готовая примчаться на зов со всех ног. Здравое решение, как по мне – не насиловать людей официальщиной, и упаси Боже – банкетом сразу после долгой дороги.

Спать улеглись далеко не все, но немногие бодрствующие ведут себя тихо. Несколько человек беседуют, сидя за столами и лениво отщипывая местные дары природы, но даже издали видно, что скоро усталость возьмёт своё. Пойду-ка и я спа-ать…

Мельком окинув местную этнографию, расставленную по хижине, я скинул с себя одежду и завалился на кровать. Спа-ать…

Многочисленные костры и керосиновые фонари светят таинственным мерцающим светом, перемигиваясь с мириадами звёздам, прикреплённых к чёрному бархату африканской ночи. Вьются вокруг ламп насекомые, привлечённые светом, и падают на землю, обжигая крылышки.

Под фонарями сидят огромные уродливые жабы, снуют изящные ящерки – будто ожившие брошки из полудрагоценных камней, статуэтками цветного стекла притаились в траве лягушки. Падающие вниз насекомые – манна небесная для этой братии! Но и сами они, в свою очередь – накрытый стол для змей, мелких хищников и ночных птиц.

Звуки граммофона разносятся далеко окрест, Африка слушает великолепный хор Софии Медведевой, записанный на пластинках Берлинера. Стрёкот цикад, пронзительные крики ночных птиц и желудочные песнопения жаб кажутся продуманным музыкальным фоном к основному произведению.

Из зулусской деревни, расположенной в паре вёрст, доносятся иногда песни нгуни, звуки барабанов да топот тысяч ног, взбивающих в танце красноватую пыль на деревенской площади. Матабеле пьяны от просяного пива, красоты своих женщин, плясок и осознания могущества своего вождя, величественная тень которого уютным покрывалом накрывает каждого члена племени.

Они веселы и беззаботны, для них есть только здесь и сейчас. Да и о чём можно беспокоиться, если у Вождя такие друзья? Если по одному его Слову прилетает воздушное войско!?

Нгуни ждут войны – славной, победоносной, с реками крови и богатыми трофеями. Для них война – это новые земли, смеющиеся от радости женщины и бойкие весёлые ребятишки. Львята, которые продолжат род, раздвинут принадлежащие зулусам земли, и когда-нибудь – завоюют всю Африку!

Я сижу на бревне, не думая ни о чём. Есть только здесь и сейчас. Мириады звёзд, стрёкот сверчков, снующие под ногами ящерицы и негромкие разговоры друзей.

Иногда кто-то суёт мне в руки бутылку вина или чего покрепче, и я сделав символический глоток, передаю его дальше. Вкус чувствую отстранённо и странно, на губах не алкоголь, а будто бы сама Африка целует меня.

Я сейчас будто чувствую на вкус эту пряную ночь. Воедино смешался алкоголь, разговоры у костра, запахи цветов и жарко́го. Ощущение единства с Африкой, будто она коснулась своими полными губами моих, улыбаясь лукаво и очень по-женски, и обещая много больше…

… но потом.

Ассоциации страннейшие, но я сейчас не пытаюсь обдумывать и анализировать, а просто принимаю всё, как есть. Здесь и сейчас…

Слева Санька, спорит негромко о чём-то с Верещагиным, так и прижившимся в Африке. Чуть поодаль Мишка, с лёгкой полуулыбкой слушающий болтающих наперебой дядю Гиляя и дядю Фиму. Оба-два хохочут, понимают друг друга с полуслова и слова "А ты помнишь?" звучат постоянно.

Память пока свежа, но душевные раны уже отболели, а думать здесь и сейчас о надвигающейся страшной войне нет ни желания, ни сил. Сейчас эта просто встреча старых друзей и добрых приятелей, многие из которых не виделись с самого окончания войны.