Иван Ланков - Красные камзолы

Высадили из саней и передали человеку, которого представили как старшего команды рекрутов. Высокий, с меня ростом, мужчина. Собственно, его и звали «порутчик». Господин порутчик. Имя он назвал вскользь и скороговоркой, поэтому я его не запомнил. Обратил лишь внимание на то, что он был одет в белый мундир. Белые штаны, белая куртка, на голове шапка вязаная, поверх нее – треуголка. Только воротник и отвороты рукавов красные. Он построил нас по линии и с сильным нерусским акцентом объявил, что мы теперь рекруты Ее Величества матушки-императрицы и душами принадлежим ей, как и всякие государевы люди. Потому за побег – лютая казнь. Ну и все такое прочее. Стращал по-всякому, значит. Парни в строю еще шептались – куда бежать, зимой-то? Зимой ведь по домам сидят, все же как на ладони видны.

На ночлег нас определили в большой серый ангар, который господин порутчик по какому-то недоразумению назвал казармой. Хотя мужики эту казарму именовали словом «овин». Тоже непонятное слово. Пустое длинное одноэтажное здание, без окон и отопления, с неровными кучками соломы на земляном полу. В ту ночь я мысленно благодарил мать, которая заставила перед выходом надеть термобелье. Без него, думаю, я бы околел.

В тот вечер нас не кормили. Позже я узнал, что собранные с окрестных деревень рекруты делились на две части. Кто-то оставался в местной ландмилиции, а остальных отправляли в полк. Ландмилиция финансировалась из местного бюджета, полк – из государственного. Потому пока было неясно, кто из нас куда распределен – ни те, ни другие не собирались тратить деньги на нашу кормежку. А может быть, выделенную на нас еду постовые сперли или кто-то из их начальников. Такое тут, говорят, сплошь и рядом. Опять же, ночью выяснилось, что попадание в ландмилицию – платное. По крайней мере, некоторые из рекрутов где-то ближе к полуночи о чем-то шушукались с охранявшим выход часовым в белом мундире. Звенели монетами. Солдатчина в ландмилиции не строгая, далеко не угонят. А вот те, кого в полк определят, – они, считай, своего дома больше не увидят никогда.

Утром нас, голодных и замерзших, вывели из ангара на построение. Проснулись не все. Двое так и остались лежать на соломе. Может, крепко спали, а может, замерзли насмерть. Обычное дело, как я узнал потом. В тот момент же я ничего не чувствовал, кроме озноба и какого-то странного отупения.

Рекрутов собралось около сотни. Выстроились кое-как более-менее ровной толпой на площадке перед ангаром. Напротив нас стояло десять мужиков в белых мундирах и светло-серых кожаных плащах поверх. С ружьями, за спиной – ранцы, через грудь перекинута перевязь со шпагой. На поясе сзади видна какая-то квадратная кожаная сумка типа барсетки.

– Кто это? – спросил я вслух.

– Ну ты темнота! – ответил какой-то бородатый мужичонка, стоявший рядом. – Это из ландмилиции, вроде сопровождения, получается. Те, кому повезло. А вон та группа рядом с ними, как оборванцы одетые, – это тоже из ландмилиции, но которых с нами в полк отправят. Будут нашими дядьками на первое время. Не откупились, получается. Или забияки какие, что их в полк ссылают. Оно кто ж по доброй воле из ландмилиции в армию-то пойдет?

– А ты-то откуда это знаешь?

– Пф! Скажешь тоже! – мужичонка аж обиделся. – Я ж городской! Не первый раз уже рекрутские наборы вижу. Я тута кожевенником работал, батя у меня кожевенную мастерскую держит. И в полку тоже по коже работать буду. По конской сбруе али сапожником. Я все могу!

– А разве городских призывают? – это спросил парень слева от мужичка, щуплый да нескладный.

– В рекрутский набор всех призывают, кто к какому-то делу не приписан. Я вот приписан был, да в семье нужда большая. Братьев и сестер много. А за рекрута, коли вместо кого служить пойдешь, можно и сто рублев получить. Они, чай, в семье не лишние будут. А там я все одно к делу прибьюсь. Не вечно же у бати в подмастерьях ходить, он-то у меня еще крепкий!

Понял я из его объяснений не много, но уточнять не стал. Зуб на зуб не попадал после ночевки в ангаре, и живот сводило от голода. Считай сутки не ел к тому моменту. Любопытства не было как факт.

Вскоре подошел господин порутчик и еще какой-то военный, одетый совсем иначе. На голове треуголка, как и у всех здешних военных, но плащ темно-серый, мундир из-под него виднеется зеленый, а штаны – красные. Они о чем-то переговорили с господином порутчиком, после чего зеленый произнес речь:

– Здравствуйте, будущие государевы люди. Вы зачислены, значитца, рекрутами в наш достославный Кексгольмский пехотный полк. С чем вас и поздравляю, получается.

Интересно так это прозвучало, он произнес слова «Кексгольмский пехотный полк» с каким-то внутренним наслаждением, как бы смакуя.

Зеленый провел перчаткой по своим черным с сединой усам, кхекнул, после чего продолжил:

– Будете служить у нас, значит, бравыми мушкетерами. Так как вышел приказ нашей матушки-императрицы и самодержицы Всероссийской о подготовке к войне скорой, то обучаться ремеслу воинскому вы будете не в ландмилиции али гарнизоне, как ранее заведено было, а сразу у нас в полку. Командир наш для учебы выделил третий баталион полка, в расположение которого мы с вами и направимся. Там обучитесь ратному делу, там и к присяге под полковое знамя вас приведем. Именовать меня вам следует «господин начальник партии Фомин». Как присягу примете – сможете по званию обращаться, значит. Видите вот этот галун червленый на обшлаге? Это значит, что я ундер-офицер. Тех, у кого галуны, слушаться, как отца родного. За непослушание, али побег кто удумает… ну да вы люди взрослые, сами все понимаете. Времени зазря тянуть не будем, сегодня и отправимся.

И мы отправились. Двое саней с провиантом и около сотни мужиков. Пешком. Зимой. По снегу. В город Луга. Который находился, как выяснилось, в трехстах верст от Кексгольма.

Каких-либо списков рекрутов не составлялось. Писарь, что крутился около господина порутчика, бегло пересчитал нас по головам, чирканул что-то на листке, закрепленном на деревянной планшетке, – и все на том. Никакого медосмотра или еще чего подобного. Даже зубы не смотрели. Уверен, что писарь при подсчете наверняка ошибся, потому как толпились мы густо, а усердствовать ему было откровенно лень.

Так началась моя служба. В мое время считалось, что служба начинается после принятия присяги, но здесь, кажется, такими условностями не заморачивались. Все, после того как в партию попал, ты уже не крестьянского сословия. Для деревенской общины ты отныне отрезанный ломоть.

Я тогда еще не осознавал, что это и правда на всю жизнь. Впрочем, как я уже говорил, для меня первые дни были как в тумане. Может быть, от голода, а может быть, это и был тот самый футур-шок, о котором так много писали в книжках про попаданцев.