Евгений Красницкий - Сотник. Так не строят!

Вот и Алёне выпало – не расплатишься: все её подруги, знакомые и, выражаясь суконным языком канцелярий, «лица, претендующие на вышеупомянутые звания», гуськом потянулись на Алёнино подворье, чтобы, масляно поблёскивая глазками и подхихикивая, сунуть свои губы прямо Алёне в ухо и прошептать: «Ну, как он, а?» или «И давно? А чего молчала?» Нынешняя посетительница была девятой.

С улыбкой мойры, собирающейся оборвать нить чей-то судьбы, Алёна обернулась к любопытной, в руке её качнулся тяжёлый деревянный рубель, однако сплетница ничегошеньки не замечала и беды не чуяла – дурной интерес гнал её на встречу с рубелем. Сверху, как кот с забора, наблюдал за ней Сучок.

«О! Хорошо пошла! Куда ж ты разлетелась, дура? Ох, быть тебе, баба, битой! Глазёнками-то как сверкает, а? Та-а-ак, раз, два-а-а… Давай, Кондрат!»

– Алёна, как зимовать-то будем?! Тут по всему подворью делать – не переделать! – Плотницкий старшина лихо подкрутил ус и подмигнул хозяйке.

Казалось, от Алёны сейчас займутся пламенем надворные постройки. Во взгляде разъярённой женщины сквозило обещание: «Погоди, сокол ясный, рано или поздно ты оттуда слезешь!» Рубель в её руке мелко подрагивал. Посетительница, между тем, колодой застыла посреди двора. Ну, не то чтобы совсем неподвижно – вращать глазами, открывать и закрывать рот, а также громко икать она могла вполне уверенно. Словом, баба являла собой картину того, что в будущем станут обозначать выражением «от радости в зобу дыханье спёрло» – сейчас она переживала высшую форму экстаза, доступную сплетнице: она видела и слышала! Сама! Своими глазами и ушами! Но плохо она знала Сучка – вовсе не для её удовольствия затеял он этот рисковый разговор.

– Один насест для кумушек твоих сколачивать запаришься! Это которая по счёту-то? – Сучок стремительно принялся закреплять первоначальный успех, давая хозяйке время опомниться и не испортить задуманное. – Ежели так дальше пойдёт, то через весь двор ставить придётся! И высоченный!

– А высоченный зачем? – Алёна сообразила, что плотник ведёт какую-то игру, и решила подыграть, ибо после ночных и дневных приключений терять ей уже было нечего.

– А как же иначе, Алёнушка? – Кондратий показал в улыбке все свои много пережившие зубы. – Коли низко излажу, под ногами путаться будут – вовсе житья от них не станет!

– Что верно, то верно, Кондрат! – эти слова Алёна почти пропела. – И что велик насест будет, тоже верно! Враз ты хозяйским глазом всё узрел! Они ж там ещё и друг дружку клевать начнут – одна сверзится, две заберутся!

– Истинную правду говоришь, Алёнушка! Пуху да перьев будет – у-у-у! – Мастер снова крутанул ус. – А вот нестись ни в жисть не станут! Сплошной убыток! Как зимовать-то?

– И ещё, Кондраш, ты б насест не через подворье ладил, а? – Голос Алёны просто истекал мёдом и ядом.

– Это как скажешь, хозяйка! – тут же отозвался с крыши плотницкий старшина. – Как велишь, так и сделаю!

– Тогда делай вокруг – прямо над тыном! Не хочу я по своему двору ходить да наверх поглядывать, как бы чего не то на голову не шмякнулось! – припечатала Алёна и уже сама подмигнула мастеру.

Пришлая баба, наконец, захлопнула рот, побагровела, как свёкла, развернулась и опрометью кинулась вон со двора. Сучок заложил в рот два пальца и оглушительно свистнул ей вослед. Баба под хохот соседей припустила ещё пуще.

– Так что с насестом-то? – сквозь смех снова спросил плотницкий старшина, радуясь своей удаче и тому, что не ошибся в Алёне – ох, не дура ему на пути попалась! – Ладить?

– Теперь и не знаю – ты ж всех клуш распугал! – Алёна картинно развела руки. – Не видать нам с тобой, знать, пуху!

На улице кто-то громко хрюкнул от избытка чувств.

– Стал быть, крышу доканчивать, Алёна Тимофеевна?

– Её, Кондратий Епифанович!

День потянулся своим чередом. Алёна хлопотала по хозяйству внизу, а Сучок работал работу наверху. Время от времени они перешучивались, случалось, что и подначивали друг друга, а то и просто чесали языками. И было им отчего-то хорошо и спокойно…

Солнце зацепилось нижним краем за верхушки леса, что рос за окружающей Ратное поляной, и застыло там, не в силах решить: закатиться ему за горизонт или погодить чуток. Сучок пристроил на место последнюю дрань, со вкусом потянулся, подобрал инструмент и, не торопясь, слез на землю.

– Закончил, мастер? – Алёна появилась на пороге избы.

– Закончил, хозяюшка!

– Тогда вечерять пошли.

Вроде бы ничего в Алёниной избе со вчерашнего вечера не изменилось, а поди ж ты – не получалось сегодня давешнего разговора, не протянулись вновь между хозяйкой и работником вчерашние нити. Даже удачная шутка, распугавшая со двора любопытных, не помогла. Не связывалось сегодня, и всё тут! А может, пытаться и не стоило – может, такие незримые эфирные связи должны сами возникать между людьми? Не любят они суеты и попыток пришпорить время. Или сами решают, готовы ли люди принять их? Кто знает, кто знает?

Ложки заскребли по дну мисок. Алёна встала и собрала посуду. За ней поднялся и Сучок. Повисла неловкая тишина. Сначала неловкая, а потом и тягостная, но никто не решался её нарушить. В подполье, занимаясь своими мышиными делами, заскреблась мышь. Алёна, очнувшись, подошла к сундуку, достала из него что-то завёрнутое в тряпицу и протянула Сучку:

– Благодарствую мастер, вот, возьми за труды.

– Спасибо, хозяйка, – хрипло ответил Сучок и, не глядя, сунул свёрток за пазуху. – Так я пойду?

– Иди, мастер, – Алёна на секунду запнулась, а потом добавила: – Спасибо тебе и за работу, и за беседу.

– И тебе спасибо, хозяйка! – Сучок надел шапку и, не оглядываясь, вышел из избы.

Все же интересно, что за штука такая – любовь и как она возникает? Многие пытались найти свой ответ на этот вопрос и даже находили, правда, никто не смог ответить на него до конца. Не дано это людям, да и надо ли? Не лучше ли бесконечно искать ответ, открывая всё новые и новые грани сей вековечной тайны? Ведь искали же Гомер, Овидий, Петрарка… Шекспир, Пушкин… Петя Иванов тоже искал и ведь нашёл! Причём своё, неповторимое.

Не избежал общей участи и Стендаль. Великий француз остроумно сравнил зарождение любви с кристаллизацией:

«В соляных копях Зальцбурга, в заброшенные глубины этих копей кидают ветку дерева, оголившуюся за зиму; два или три месяца спустя её извлекают оттуда, покрытую блестящими кристаллами; даже самые маленькие веточки, которые не больше лапки синицы, украшены бесчисленным множеством подвижных и ослепительных алмазов; прежнюю ветку невозможно узнать. То, что я называю кристаллизацией, есть особая деятельность ума, который из всего, с чем он сталкивается, извлекает открытие, что любимый предмет обладает новыми совершенствами».