Алексей Замковой - Лесной фронт. Благими намерениями…

Я замер, прислушиваясь и приглядываясь. Если с этой стороны дома и есть окно, то внутри темно. Спит хозяйка? В селе, вообще-то, рано спать ложатся. И так же рано встают. Словно опровергая эту мысль, справа кто-то заорал пьяным голосом. Это еще кто там так нечленораздельно матерится? Война вокруг, враги село оккупировали… А какая-то сволочь бухает? Думаю, сейчас так себя вести может действительно только сволочь – тот, кто уверен в своей безнаказанности. Похоже, не всех полицаев мы в этом селе перебили… Или это уже новые? И откуда же столько подонков взялось на эту землю?!! Но одно хорошо – если эта погань позволила себе так нажраться, то вряд ли в селе есть немцы. Однако, стоит полежать еще минут десять. Мало ли…

Тук-тук! — я тихонько постучал в ставни, закрывающие малюсенькое оконце. Нет ответа. Постучал еще раз… Еще…

— Кого там чорты нэсуть? — наконец раздался слабый дребезжащий голос.

— Бабушка, откройте пожалуйста! — я шептал, то и дело поглядывая в сторону сельской улицы. Темно конечно. Заметить – меня вряд ли заметят, но вдруг пройдет кто-то и услышит мой шепот.

— Та хто ж ты такый, шоб тоби вночи видкрываты! — последовал вполне закономерный ответ. — Иды куды шов!

— Бабушка, я – партизан. Откройте пожалуйста. Поговорить надо!

Через минуту, показавшуюся мне долгой-долгой, скрипнула половица по ту сторону ставней.

— Иды до дверей, — сказала бабушка и снова заскрипела половицами, удаляясь от окна.

Я прокрался, прижимаясь к стене, к двери и проскользнул в приоткрывшуюся щелку. Темно – хоть глаз выколи! И сыро, словно в погреб попал, а не в человеческое жилье.

— Зараз, сынку… — проскрипела бабушка и что-то клацнуло, рассыпав в воздухе небольшой снопик искр. Снова клацнуло. Она хочет свет зажечь? Огнивом? Я зашарил по карманам и, спустя еще три снопика искр, нашел наконец свою зажигалку. Защелкал… Крохотный, не рассеивающий, а лишь сгущающий еще больше окружающую темноту, язычок огня появился лишь с пятого раза.

— А я тэбэ знаю… — увидев огонь, старушка перестала мучить свое огниво и откуда-то из темноты вынырнула ее сухонькая, скрюченная рука, больше похожая на птичью лапку, в которой бабушка держала какую-то плошку.

Над плошкой заиграл огонек, лишь чуть больший, чем от зажигалки. Но стало светлее. Бабушка поставила свой светильник на такой же ветхий, как она сама, стол и указала мне на стоящий рядом чурбачок.

— Ты сидай, а я пойисты зберу…

— Не надо! — я замотал головой. Не хватает еще объесть эту старушку, еле сводящую концы с концами! — Вы, бабушка, простите, что я тогда… Ну, что грубо так с вами… Нам за полицаев себя выдать надо было…

— Бог простыть! — отрезала она, все же направляясь куда-то за пределы светового круга. — Вам, сынки, всэ Бог простыть за то, що клятых германив бьетэ…

— Бабушка…

— Кожешихою мэнэ звать, — перебила она.

— Бабушка Кожешиха, — я присел на указанный чурбачок, — я насчет своих ребят спросить хотел…

— То за тых двох, шо за хатою Семки-старосты, — Кожешиха, произнеся имя старосты, от души сплюнула на пол, — пострилялы?

"Постреляли!" – у меня, хоть я и был готов к этому и не особо рассчитывал на то, что ребята живы, что-то оборвалось внутри. Одно дело – предполагать, что они мертвы, а другое – когда это подтверждают те, от кого, хоть каким-то уголком разума, надеялся услышать другое.

— О них, — я собрал волю в кулак и кивнул.

— Ох, сынку… — бабушка поставила на стол глиняную миску с парой мелких кусочков хлеба, кувшин, и тоже присела, подперев сморщенное лицо руками. — Люды говорять, шо там багато германив полягло. Зли воны тогда булы – шо твои пси… Зибралы всих перед церквою, та все пыталы, хто вночи по ных стриляв. Офицер у ных там був – високий такый – то вин потриляты всих грозыв…

— А вы что? — спросил я. — Ну, люди, что отвечали?

— А шо люды скажуть? Хто вас бачыв – так и говорылы. Що прыйшлы полицаи якись, зайшлы до старосты…

Не зря, значит, я весь этот спектакль разыгрывал! На душе аж полегчало. Честно говоря, не ожидал, что здесь СС окажется… Знал бы – черта с два я сюда вообще бы сунулся. Единственное, что хоть как-то успокаивает – если бы не тот маскарад, то вполне мог бы, вернувшись сейчас, застать здесь груду пепла с обгоревшими трупами. С "электриков" станется… А так, удачно обратил все подозрения на полицаев. Пусть теперь немцы этих шакалов прессуют, отфильтровывают от подонков еще больших подонков…

— …а хлопцив твоих забралы, — голос Кожешихи вывел меня из раздумий. — Одын ще жывый був…

— Кто? — встрепенулся я и чуть не забыл, что говорить следует тихо.

— Та я як знаю?

— Куда их увезли? — я даже подался вперед, чуть не завалив, и без того держащийся только на честном слове, стол.

— Та я ж кажу, як германы пойихалы, то, пид вечир вжэ, полицаи прийшлы. То воны тых двох – и мертвого, и того, що жывый – на воза поклалы та кудысь на Тучин пойихалы.

— Спасибо вам, бабушка Кожешиха! — я поднялся из-за стола. Задерживаться здесь смысла уже нет – больше, чем уже узнал, я уже не выспрошу. Главное – хоть один из ребят жив! Хотя, мелькнула мысль, возможно, для него было бы лучше умереть… Но эту мысль я быстро загнал поглубже и улыбнулся бабушке. — Спасибо вам!

— То куды ты? — всплеснула она руками и придвинула ко мне миску со скудным угощением. — Хлиба пойиж, сынку!

— Я бы поел, бабушка… — нехорошо обижать старушку, но объедать ее… — Только мне до рассвета еще много пройти надо.

Когда я стоял уже на пороге, Кожешиха вдруг прекратила сокрушаться о том, что впервые из ее дома гость не накормленный уходит, и сказала:

— Ты, сынку, сюды нэ прыходь бильше. Одын з полицаив, сама чула, казав, шо скоро якись "эйнзацы" прыйидуть и гарячэ партизанам будэ…

Я застыл как вкопанный. Айнзатцкоманда? Сюда?!! Да они, первым же делом, перевешают тут всех, без разбору – имеет человек какое-то отношение к партизанам или нет! И им ведь абсолютно без разницы – выдавали мы себя за полицаев или нет. Даже спрашивать не будут! А чего ты ожидал после своих художеств? — спросил я сам себя. Ведь и так здесь охота на партизан объявлена. Лес прочесывают… Эсэсовцев, вон, подогнали… Кстати, а сами те эсэсовцы, которых мы постреляли, не из айнзатцкоманды? Впрочем, какая уже разница?

— Бабушка Кожешиха, — я повернулся и посмотрел в часто моргающие, подслеповатые старушечьи глаза, — у вас родственники есть?

— Та яки там родственники! — махнула рукой она. — Чоловик щэ в ту вийну пропав, сини у двадцятому дэсь пид Киевом поляглы…

Я помолчал, дивясь этой женщине, которая потеряла всю свою семью. Потеряла на войне. И, явно, муж ее воевал в австро-венгерской армии, а дети – в войске Пилсудского. Муж, скорее всего, пал от русской пули в Первой Мировой… Дети – от шашек буденовцев, гнавших Пилсудского от самого Киева до самой Польши… А вот она помогает мне, советскому партизану… Можно сказать, преемнику тех самых русских солдат и буденовцев…