Алексей Замковой - Лесной фронт. Благими намерениями…

А командир уже вроде получше выглядит! Не так как раньше, но пустота из взгляда исчезла. Даже, как будто, помолодел…

— А мы уже думали, шо у вас там… — Митрофаныч поднялся навстречу, но, махнув рукой, не закончил фразу. — С возвращением, Алексий! Как сходили?

— Пятьдесят восемь килограмм восемьсот грамм тола и сорок два взрывателя, — гордо доложил я. — И еще, вот… Селиванов, давай свою тетрадку!

Я передал Митрофанычу, раскрыв на нужном месте, тетрадь, куда записывали сведения о движении по тракту возле Коросятина.

— Жаль, что связи нет. Но, думаю, на всякий случай – пригодится.

— Молодцы… — командир бегло просмотрел записи. — Эва, как германец прет…

Вырвав нужные листы, он отдал тетрадь Селиванову.

— Ну, молодцы, шо вернулись с уловом. Сейчас отдохните, а ты, Алексий, зайди ко мне вечером.

Подождав пока бойцы удалятся, я сказал:

— Погоди, Митрофаныч. Дело у меня есть…

И я принялся рассказывать о своем разговоре с Кожешихой в Сенном. Лишь только начал – Митрофаныч нахмурился. Понятно, что моя самодеятельность ему не понравилась. Но слушал внимательно, не перебивая.

— Понимаешь, Митрофаныч? Один из тех двоих, что прикрывали наш отход – жив! — подытожил я. — Вытаскивать надо парня.

— Садись, Алексий, — командир сел сам и указал на место рядом с собой. — То, шо ты ходил в Сенное – я этого одобрить не могу. Ты и сам знаешь. Ну, раз все благополучно закончилось – и слава Богу. Только вытаскивать никого мы не будем…

— Как не будем? — не выдержал я. — Он ведь в плен попал, нас прикрывая!

— Я тебе не буду говорить про то, шо мы не знаем жив ли он еще. Не буду говорить, шо мы не знаем, куда его повезли. Ты и сам все это знаешь. — Митрофаныч, видя, что я собираюсь его перебить, поднял руку. — Ты послушай меня. Был у нас подпоручик один. Евстахий Федорович Бурунов, как сейчас помню. Геройский парень! И солдатикам своим, как другие, морду по пустякам не бил. Так вот, мы тогда в каком-то, Богом забытом, селе на Херсонщине. Малым числом стояли – одно название, шо рота, а на деле и полсотни не набиралось. И на рассвете налетели какие-то бандиты. Много их тогда по тем краям ошивалось… Да… Сотни две их было, да конные, да с пулеметами… а мы – по хатам все. Так штабс-капитан наш, будь его благородие неладно, скомандовал отходить. А Евстахий Федорович его – по матушке, да с еще одним солдатиком за наш единственный пулемет залегли. Прикрывать, стало быть.

Рассказывая, Митрофаныч все больше погружался в себя – видимо снова переживал события тех далеких дней. А рассказывать он умеет… Я и сам, слушая командира, будто своими глазами вижу одинокий "максим" на околице деревни, поливающий пулями степь, и молодого усатого парня, с погонами и в лихо заломленной набекрень фуражке с кокардой, лежащего за пулеметом…

— …а шо в степи один пулемет? — продолжает Митрофаныч. — Не на высотке и даже без окопа? Пока десяток положишь, так тебя со всех сторон еще пять десятков обойдут. Я тогда оглянулся, как мы на гребень холма за селом взобрались – так его как раз и обошли. Да еще живым-то взяли. Ну, а мы на том холме и засели. Куда ж, супротив конницы, пешими, да по степи? На холме и отбиваться легчее. Его благородие тогда на последней лошади ускакал – говорит, мол держаться, а я сам за подмогой иду. В общем, сидим мы на том холме, смотрим как бандиты те по селу шуруют – на нас-то они не поперли. Да приметил хто-то, шо подпоручика нашего в одну хату затащили. И порешили мы – как стемнеет, то пойдем выручать. Если бандиты там еще останутся, конечно. Многие вызвались, а отправил я, как старшой, токо пятерых.

Митрофаныч замолчал. Я сидел и ждал продолжения рассказа. Действительно – ситуации чем-то похожи. Как тогда пришлось отступать Митрофанычу перед превосходящими силами противника, так и мы отступили перед эсэсовцами. И тогда тот подпоручик остался сам прикрывать отход своих, и Семен с Филиппом пожертвовали собой, чтобы дать нам время укрыться в лесу…

— А ночью те бандиты порешили всех пятерых, — ожил, наконец, Митрофаныч. — Не знаю уж как они там нарвались, а вскоре после их ухода в селе стрельба поднялась. И никто не вернулся. Понимаешь, Алексий? Евстахий Федорович – он хороший мужик был и настоящий офицер. Да только, пытаясь спасти его одного, я потерял пять человек и его самого не спас. Вот так оно…

— Митрофаныч, послушай… — я понимал, что старик прав, но никак не мог смириться с этим.

— Алексий, я тебя понимаю. По-человечески – понимаю, — грустно сказал Митрофаныч. — Но ты же как командир думай! Я отвечаю за этих людей. И ты отвечаешь. Ты потерял уже того парня. А не выйдет твоя затея – скольких еще потеряешь? И ведь те солдаты, кого ты возьмешь с собой – они шо, хуже того, кого вызволять будут? Так и получается – спасая одну жизнь ты рискуешь еще несколькими. Понял?

— Понял, командир, — тихо ответил я. — Только, нехорошо мне от этого… понимания.

— А мне, думаешь, хорошо? — покачал головой Митрофаныч. — Война – она ведь такая. На войне никому хорошо не может быть…

Уходя от Митрофаныча я все вспоминал его слова. Прав он. Полностью, на все сто процентов – прав. Я ведь и сам там, в будущем, не раз размышлял на подобные темы. Не раз качал головой, дивясь нелогичности, к примеру, американцев в фильмах. Взять хотя бы "Спасти рядового Райана". Сколько человек там погибло только для того, чтобы найти и вытащить с фронта одного-единственного пацана? Я и не помню точно уже… Помню только сам факт, что думал на эту тему. Диким и нелогичным казался мне размен одной жизни на несколько. А теперь… Теперь мне просто головой о ближайшее дерево биться хочется из-за того, что мне самому не позволяют поступить так – нелогично. Ведь прикрыли нас Филипп и Семен. Жизни, считай, за нас положили. И кто-то из них жив, кого-то, может быть, еще можно спасти. Хоть и продлилось наше знакомство так недолго, но они пожертвовали собой ради меня! А я… Я готов пожертвовать собой. А вон тем, к примеру, пацаном, которому и семнадцать вряд ли есть? Или тем усатым дядькой, который довольно пыхтит самокруткой?

— Угостишь табачком? — я остановился возле дядьки.

— А чего не угостить? — добродушно пробасил он, протягивая мне кисет и обрывок газеты. — Ты минер, значит? Который – помощник Митрофаныча?

— Минер-минер, — кивнул я, отрывая небольшой клочок бумаги и высыпая на него табак. Не то чтоб я в совершенстве овладел искусством сворачивать самокрутки, но насмотрелся на этот процесс уже достаточно. — А тебя как звать?

— Василием, — видя мои безнадежные попытки извлечь огонь из окончательно сдохшей зажигалки, новый знакомец протянул мне свой окурок. — Бывший старшина бывшей Рабоче-крестьянской Красной Армии…