Сергей Шкенёв - Николай Негодник

– Коля, тебе кости укрепить?

– Не знаю.

– Ладно, пусть будет. Сейчас мы из тебя настоящую Мэри Сью сделаем!

– Эй, – забеспокоился я и принялся срывать с себя присоски. – Бабой быть не хочу.

– Это так образно говорится. Сядь на место!

– И все же…

– Да ладно, не бойся, все будет хорошо. Мы же из хранителей сюда разжалованы, плохого не посоветуем.

Действительно, процедуры прошли гладко, не отразившись на внешнем и, по некотором размышлении, внутреннем облике. Успех закрепили легким обмытием. И еще раз. И еще. Неизвестно, сколько бы продолжались наши посиделки, если бы Израил случайно не взглянул на монитор стоящего на столе компа.

– Коля, а как там у вас хоронят, закапывают или кремируют?

– Кого как, а тебе зачем?

– Мне ни к чему, а вот тебя уже отпевать заканчивают. И певчие, кстати, фальшивят на верхних нотах.

– Вах, Изя, да? Не отвлекай человека, ему пора.

Мы крепко пожали друг другу руки, и я очутился в тесном гробу. Подушка какая-то колючая… А певчие, да, и врямь фальшивят.

Над городом плыл колокольный звон, торжественный и грустный одновременно. У церкви Перуна-пророка собрался народ, но внутрь почти никто не попал – не хватило места. Стоявшие в оцеплении воины сдерживали толпу, пытающуюся пробиться для прощания с князем, и сдержанно, подобающе моменту, переругивались с самыми настырными.

– Куды прешь, идолище толстомясое, мать твоя кобыла! – Суровый, со шрамами на лице десятник ткнул тупым концом копья в выпирающее брюхо славельского купца, приехавшего в составе посольства, но, по случаю малого чина, на отпевание не допущенного. – Сейчас закончится, и всех допустят.

– А можа пройду, а? – не отставал гость. – А я отблагодарю.

– Чем?

– Вот, – в руке просителя блеснула монета.

– Другое дело! – десятник посторонился, и купчина протиснулся между воинами. Серебряный крестовик незаметно поменял хозяина. – Добро пожаловать, ваше степенство!

Вслед за этими словами в купеческое ухо влетел кулак в тяжелой кольчужной рукавице. Гость коротко ойкнул и повалился носом в пыль.

– За что ты его так, дядя Фрол? – удивился кто-то из толпы. – Ить денежку-то взял.

– И чо? Теперь приказ выполнять не надобно, а? Да за такие слова…

Спрашивающий в испуге отшатнулся и спрятался за чужие спины, а десятника потянул за рукав один из подчиненных:

– Брось ты их, Фрол Твердятыч. Чего они в службе понимают?

– Действительно. – Старый воин оглянулся и размашисто перекрестился на церковь. – Вот князь понимал, да. Но ничего, Макарушка, он нас милостью своей не оставит.

– Это как?

– Я слышал, будто митрополит его в святые произвести хочет.

– Да ну?

– От те и ну. Савва, ежели чего обещал, сделает.

– А разве можно?

– Чего бы нет-то?

– Ну как… – Макар понизил голос. – У грекосов монахи годами не моются, святости достигая. Постятся, опять же, а уж на баб и взглянуть боятся. А через то некоторые наложением рук людей исцеляют. Чесотку там али чирьи.

– Ну, ты и дурень – баней проще такое лечить.

– То баня, а то святость.

Тяжелый подзатыльник оборвал рассуждения, а перед носом нарисовался кулак.

– За что?

– Сейчас еще добавлю, тогда узнаешь. Неча совать свой нос туда, куда кобель хвост не совал. Твое ли дело?

– Да я же в хорошем смысле слова.

– А в любом. И не гневи Господа, Макар, а не то женишься на рябой и кривой. Ага, на обеих. И сопливые будут обе.

– Так ведь… Наш князь и выпить любил, и покушать. И прочее тоже.

– Вот! – десятник в подтверждение своих слов выставил указательный палец. – Не липнет к нему грех, понял? Князю, в отличие от твоих грекосов, некогда на всякую хрень отвлекаться.

Макар в задумчивости почесал за ухом.

– Как про живого говоришь, дядя Фрол.

– А то! Дело-то продолжается, город вот этот… Да и прочее. Жить, Макарушка, нужно так, чтобы и сам радовался, и людям на тебя смотреть было радостно. Вот ты, человек служивый, какую главную задачу свою видишь?

– Воевать, конечно.

– Опять дурак. Не воевать, а охранять. Мы же, кроме как мечом махать, и не умеем ничего. Если и умели, так разучились. И потому должны следить, дабы никакая сволочь нормальным людям не мешала. Понял?

– Нет. При чем здесь князь, купец с крестовиком и наша служба?

– А потому, что дурак! И хватит пререкаться!

Тем временем позабытый всеми славельский купец пришел в себя, огляделся осторожно и пополз к церкви, стараясь держаться в тени крестильни. Никто и не заметил, как расплылись черты лица и исказился силуэт, он мелко задрожал, взвился сизым дымом и потихоньку втянулся в распахнутые настежь двери. Только высокий, с длинной гривой спутанных черных волос человек, по виду иноземец, встрепенулся в непонятной тревоге, положил руку на рукоять узкого меча и оглянулся по сторонам.

– Чего ты, Август, башкой крутишь? – полюбопытствовал молодой леший, так же стоящий на паперти и не решающийся войти внутрь. – Али напекло? Так в тенечек отойди.

Иноземец отрицательно покачал головой и криво улыбнулся. Бахрята был не так уж далек от истины – ночью оборотни чувствуют себя комфортнее. Хотя после крещения стало полегче, даже серебро не жгло руки, а только карман. Правда, это уже другая история, интересная только трактирщикам да развеселым вдовушкам.

Немецкий барон Август фон Эшевальд появился в Татинце чуть более года назад, но считался вполне своим, местным. Неизвестно, какие прегрешения заставили его покинуть родной Зальцбург, но в здешнее буйное общество оборотень вписался без особых проблем. Поначалу, правда, чуть было не прибили, но, узнав истинную сущность, здраво рассудили, что ничего необычного в том нет. То есть необычно, конечно, но не больше, чем кикиморы, продающие клюкву на торгу, или водяной, подрабатывающий в свободное время паромщиком. Эка невидаль – оборотень.

Барон городу ущерба не наносил, по крайней мере, видимого, и был приписан к Дикой Дивизии полковника Лешакова на правах отдельного подразделения, с обязанностью регулировать поголовье волков в окрестных лесах. Служба его не тяготила, разве что после каждой исповеди и причастия долго болел. Злые языки поговаривали, что недуг приключался не от самого таинства, а от чрезмерного пития непосредственно перед ним. Боится, мол, фон Эшевальд в церковь ходить и страх вином прогоняет. Врут недоброжелатели, несомненно, врут! Скорее всего, распускали подобные слухи обделенные вниманием старые девы, которые наличествовали в Татинце в количестве пяти штук. И охота им поклеп возводить на честного оборотня!

Сегодня же Август был трезв, как подобает настоящему воину, а потому сразу почувствовал неясную тревогу. Подобное случалось уже лет тридцать назад, когда латинские фанатики взяли приступом родовой замок фон Эшевальдов. Тогда вот так же болела голова, и в ушах стоял неслышный обычным людям звон.