Андрей Посняков - Меч времен

К такой-то ушице да еще бы водочки!

— Тебя как зовут-то, мил человек?

— Михаил, Миша…

— Откель будешь?

— Питерский…

— Откель, откель?

— Да что ты, Парфен, пристал к человеку? Лучше бы бражкой угостил.

— И то дело… — Парфен — любопытствующий бородатый мужик в синей длинной поддеве — взял из травы плетеную флягу. — Не побрезгуй, Мисаил, с нами… Извиняй, не рейнское — то давно уж выкушали. Ну, за победу!

— За победу! — улыбнувшись, Миша хлебнул ароматной бражки… Потом еще одна фляжка явилась. И еще… а потом уж и целый жбан. Запасливые оказались дружинники. А, может, то трофеи были?

Заночевал Михаил тут же, в шалаше, у костра. Просто вырубился и не слышал уже больше ни песен, ни радостного смеха, ни коростелиных глухих трелей. Спал крепко, без сновидений, а утром проснулся от резкого звука трубы.

Хорошие были ладьи, красивые. И слажены этак хватко, с умом — ну, в точности, как средневековые. Мощные весла, борта-насады, вздыбленные лошадьми носы, мачты с полотняными парусами. Ветер, правда, не был попутным — на веслах и шли.

Михаил и сам не знал, зачем он сел в ладью вместе со всеми? Сбыслав позвал? Ну разве что… Миша все ж таки чувствовал симпатию к этому веселому кудрявому парню, хоть тот и не отвечал на многие его вопросы — отшучивался, молол всякую чушь или вообще молчал. Почему так? Не хотел? Или не знал ответов?

У Михаила почему-то возникло такое чувство, что сам, один, он из этих диких мест ни за что не выберется. Да уж… «Дикие места»… Это под Питером-то! Предчувствие чего-то невероятного, невероятно нехорошего, уже не раз и не два терзало его душу, но молодой человек все эти мысли гнал — не может такого быть! Потому что не может быть никогда. Ну, рано или поздно, кончится вот этот вот путь, вот сейчас, за излучиной, покажется Кировск, пристань с облупленными суденышками, мост, танки на берегу, у диорамы. Чего-то не видать ни того, ни другого, ни третьего… Рано еще? Выплыли-то не сразу с утра, к обеду ближе, как сказал Парфен — «в седьмом часу дня», что в переводе с древнерусского — полдень. И плыли уже… А черт его знает, сколько плыли? Может, часа четыре уже, а может, и больше.

Миша сидел на носу, вместе с остальными воинами, так же попивал из пущенной на круг фляжки трофейное винишко, очень даже, кстати, неплохое. Все вокруг были без кольчуг, в длинных разноцветных рубахах — тоже, естественно, древнерусского стиля — с обильною вышивкою по вороту, рукавам и подолу. Вышивка эта имела по большей части сакральное, доставшееся еще с древних языческих времен значение, впрочем, и для пущей красоты тоже ничего себе — годилась. Разные были на воях рубахи — у того, кто на веслах, поскромнее, посконные, а у Сбыслава, к примеру, или еще у некоторых — шелковые — голубые, желтые, малиновые.

Князя Михаил с утра не видал — тот на передней ладье плыл, вместе с Гаврилой Олексичем — орясиной здоровенной — и Мишей-Новгородцем, молодым боярином древнего и знатного рода. Что и сказать — новгородский боярин и не мог быть незнатным, боярином нельзя было стать, им можно было только родиться. Каста! Хотя у иных, вот, хотя бы у того же посадника Якуна, как хвастал Сбыслав, землицы побольше, чем у иного боярина, а все равно — не боярин Якун и не будет им никогда! Так, «человек житий»… Ну, это Михаил и без Сбыслава знал — историк все-таки, хотя, конечно, многое уже и забыл, в торгово-закупочной фирме-то совсем иные знания требовались.

Сбыслав… Сбыслав Якунович. Ну и парень! Ну никак не может на нормальную речь перейти — все «цокает», слова тянет. Хотя тут все такие… Так вошли в роль, что и не выйти… Или… Или — сложнее все? Невероятней? Страшнее?

Да нет… Не может быть.

Миша потряс головой и поглядел в высокое, голубое, с белыми редкими облаками небо. Улыбнулся: вот скоро Кировск покажется, шоссе, мост…

А вот и нет!

Солнце уже на закат пошло, светило золотисто-грустно, пуская узкие прощальные лучики по молочно-серебряным волнам, а ни мост, ни Кировск так и не показались! Проплыли, что ли? Да не могли! Миша ведь не дремал, глаз не сомкнул даже… Господи, да что же это такое делается-то?!

Между тем с идущей впереди — княжеской — ладьи замахали, заголосили. Стоявший на носу высокий бородач в белой полотняной рубахе — кормчий или его помощник — обернулся к гребцам, что-то быстро сказал… Разгоняя рыбью мелочь вспенили волну весла, и ладья плавно повернула к берегу… К деревне! Да-да — к деревне — три избы, точнее сказать, усадебки, пристань с лодками… или челнами? Все в таком же добротно-посконном древнерусском стиле, который, признаться, начал Михаилу надоедать… Да что там — надоедать, достало уже все! Пора, наконец, домой, в Питер… Ладно, сейчас… спросить у местных, где тут шоссе, поймать попутку…

Стали на ночлег, станом — даже князь в избе не ночевал — разбили шатер. Запалили костры — ушицу варили. Хорошее, конечно, дело, ушица, однако не до нее сейчас. Миша отошел в сторону от компании Сбыслава и — кусточками, почему-то не хотелось чтобы заметили, как он уходит — подобрался к изгороди, окружавшей обширный двор с бревенчатой избой на высокой подклети, баней и прочими хозяйственными постройками.

На высоком крыльце под вальмовой — четырехскатной — крышей, подбоченясь, стоял невысокий человек в синей рубахе, подпоясанной желтым шелковым поясом, с окладистой, рыжей с проседью бородой и в круглой кожаной шапке с опушкой из белки или какого-то другого меха. Постоял, посмотрел на небо, перекрестился и, махнув рукой, скрылся в избе.

— Эй, эй, мужчина! — закричал Михаил, да поздно уже — ушел мужик, а ворота, между прочим, оказались заперты, да еще, загремев цепью, выбрался из будки большой черный пес. Встрепенулся, зевнул во всю пасть и, недобро глянув на Мишу, угрожающе заворчал, а потом и залаял.

— Тихо, тихо, Бельмак, — раздался вдруг нежный девичий голос. — Тихо, кобелинушко, тихо… Чтой тебе надобно, добрый молодец?

Повернув голову, Миша увидел вышедшую из сарая девчонку лет, может, шестнадцати на вид. Русоволосую и довольно-таки миленькую — очень-очень даже миленькую — с синими… нет, все ж таки — с зелеными — глазами, большими такими, лучистыми… Пожалуй, даже слишком большими для такого худенького лица…

— Привет! — Михаил улыбнулся и помахал рукою. — Не подскажешь, в какой стороне шоссе?

— Что, господине?

Господи! И эта — туда же!