Андрей Посняков - Шпага Софийского дома

С березовых грамоток перенес Олег Иваныч информацию на бумагу — для удобства. Хоть и недешево стоила бумага — полденьги пачка, а уж всяко подешевле пергамена. Вспомнил, грамотки сжигая, — просил пару листов Гришаня, Ефросиньевы изыски, да «глумы», да «кощуны» богомерзкие переписывать… ох, доиграется парень, ох, доиграется. Но листы все ж надо ему занести — обещал ведь.

Итак, что получается?

Олег Иваныч пододвинул листы поближе.

Вот — Косая Борода. И куда же эта бородища многогрешная отправилась после, так сказать, трудового дня — сиречь: криков, стенаний и ругани у вечевой башни? А направилась борода прямиком — ну никакой конспирации — в питейное заведение некоего господина Явдохи, что на улице Буяна, рядом с башней. Не так и далеко от Ярославова дворища, поленились шильники глубже конспирироваться. Встречался с высоким чернобородым мужиком в червленом зипуне да в рубахе выбеленной, по вороту красными петухами вышитой… он бы еще табличку на себя повесил: «Организатор и вдохновитель тайных сборищ»! Под рубахой у чернобородого — кольчуга. О чем разговаривали, агент (квасник) не слышал (хотя кольчугу под рубахой приметил!). От Явдохи Косая Бородища поперлась на самую окраину, аж на Загородскую, где и скрылась в каком-то притоне. Конкретный адрес притона прилагался — «у кончища улыцы, промеж башен, видна церква Бориса и Глеба». Олег Иваныч подивился — совсем обнаглели содержатели притонов — у самых церквей вертепы свои устраивают, ни Бога не боятся, ни власти новгородской, поганцы злоковарные!

Рваная Ноздря… Опять к Явдохе! Да, неизвестные «доброхоты» разнообразием явок не отличались. Что ж, им же хуже. Опять чернобородый мужик… Интересно, хоть кто-нибудь догадался за ним проследить? А ведь догадались! Агент тот значился у Олега Иваныча под номером тринадцать. Олексаха-сбитенщик. Молодец Олексаха — достоин награды. Еще и донесение толковое самолично составил — видно, время было, либо… либо хочет сделать карьеру. Желание вполне понятное — не все же сбитнем торговать, а потому заслуживает всяческого поощрения. Чего в грамоте-то? Ну и накарякал — не разобрать, может, еще один светильник зажечь? Вот, так лучше…

«Муж сы бороды черней с Явдохина двора на вымол идяшеть на струги купецкие струг тот от моста третий». От моста третий!

Ну, Олексаха, быть тебе старшим опером!

Завтра же послать оглоедов. Или нет, нельзя самому-то. Получится вроде как незаконный арест. Что там говорил Феофилакт-игумен, прямо Ионе докладывать? Вот завтра и доложим, по утречку. Никуда не денутся шильники — к тайности-то не особо привыкли, видно, не очень раньше за ними следили — вот и обнаглели.

С утра доложившись владыке — Иона, казалось, доживает последние дни, настолько он был высохшим и желтым, а ведь не так стар еще, — Олег Иваныч зашел в келью Гришани, отдать обещанную бумагу. Сам Иона покровительствовал отроку — покойный отец мальчика, как недавно узнал Олег от Пафнутия, приходился архиепископу каким-то родственником: то ли троюродным братом, то ли двоюродным племянником. Потому и была у Гришани своя келья, потому и не придирались к нему, — а ведь послушать рассуждения Гришины — так чистый стригольник! «И святые отцы-игумены мзду берут, и монахи — пианицы», это уже не говоря о всяких глумах да кощунах, типа непристойных анекдотов о звере Китоврасе. Известно, кому подражает — Ефросину, монаху белозерскому, ученостью славному. Однако монастырь Ефросинов — у черта на куличках, на Белоозере, там что хочешь пиши — далеко больно имать. А Гришаня-то, чай, ближе. Хорошо, новгородское правление известной терпимостью славится, да и Иона заступится, ежели что…

Гришанина келья оказалась пустой, отрок отсутствовал — носили где-то собаки, иначе не скажешь. На столе, как всегда, в беспорядке навалены книги, разбросаны берестяные грамотки, писала, листы. Олег взял один:

«Учение о круглости земной». Ну вот, так и знал! Неосторожен отрок — от такого-то учения за версту кострищем разит!

— Здравствуй многая лета, Олег Иваныч, гость дорогой! — вбежал в келью Гришаня, рад был Олегу — видно.

— И ты здрав будь, — кивнул «дорогой гость». — Все глумы да кощуны выписываешь?

— Ну, ты как Иона заговорил, иль Феофилакт-игумен… — рассмеялся отрок. — Не сердись, кваску вот выпей… Или хочешь медку стоялого?

— Откуда у тебя медок стоялый, пианица? — удивился Олег Иваныч. — Впрочем, плесни чарочку!

— То не у меня, — наливая гостю из большой баклаги, смущенно пояснил Гришаня, — то от встречи с ливонским рыцарем Куно осталось — ты его знаешь — ездили мы с ним на встречу — я толмачил. Ну, и осталось — прихватил, чего добру зазря пропадать? Сам не пью, так вот тебя угощу. Вкусно?

— Ядрено!

Олег Иваныч вытер бороду рукавом, крякнул. Не спрашивая Гришаню, налил себе еще.

— Пимен-ключник про тебя пытал намедни, — обернувшись на дверь, тихо сказал отрок. — Нехорошо пытал, корявисто: все вызнать хотел: кто ты таков, да откуда взялся, да что на Паше-реке делал…

— Хм… Пытал, говоришь? А ты что?

— А я что? Все как есть обсказал — что человек ты непростой, роду не мужицкого, землица у тебя была на Обонежье, да, почитай, всю пожгли ушкуйники — вот и пришлось тебе в Новгород идти, счастья искать на старости лет. Про ушкуйника Олексу еще Пимен выпытывал, не знаешь ли ты, мол, чего — я сказал, что не знаешь… Ведь так?

Олег кивнул. Очень не понравился ему пристальный интерес ключника к его персоне. Да и сам Пимен — владычный ключник — не вызывал особого доверия: черен был да носом горбат — на грека больше походил, не на русского. Хотя, слышал Олег и это, службу его у Феофилакта одобрял — как, интересно, прознал про то? — и сильно не любил московитов, может, от большой любви к Новгороду, а может, и по личным каким причинам.

— Все правильно сказал ты, Гришаня, — еще раз кивнул Олег Иваныч. — А ежели еще Пимен, иль еще кто, про меня расспрашивать будет — шепни!

Пимен вызвал его дня через два. Вечером вызвал, поздненько — уж и небо вызвездилось — ночи темнее стали. Прислал лодку с гребцами. Встретил ласково, сбитнем угощал, улыбался, про жизнь расспрашивал. Хорошо беседу вел, настойчиво — «легендированный допрос» называется.

Олег Иваныч — хоть и профессионалом был — чувствовал себя неловко, особенно когда дело касалось его «прежней» жизни. Путался в названиях деревень, в новгородских землях, даже — в церковных праздниках. Ничего толкового не мог рассказать и об ушкуйнике Олексе, не знал просто. Знал только, что очень интересовались Олексой Тимоха Рысь да козлобородый Митря. Вернее, не столько Олексой интересовались, сколько сокровищами его, неизвестно куда пропавшими. Господи! А не эта ли тема так интересует святого старца? Ишь, как подобрался весь, когда речь зашла о шильниках. Выслушав, отпрянул недовольно, посмотрел недоверчиво. Олег Иваныч хорошо понимал его — сам бы такому подозреваемому, который в «трех соснах» путается, ни в жисть не поверил. По «сто двадцать второй» тормознул бы для острастки, в ИВС бросил, оперов знакомых бы попросил человечка своего подсадить, послушать. Глядишь, что и выплыло бы. Так бы просто не отпустил.