Андрей Посняков - Шпага Софийского дома

Покуда послы новгородские, Панфил Селивантов да Макарьев Кирилл, свое дело ладили, заскучал Гришаня. Толмач посольству не требовался — магнаты-то, почитай, все по крови русские — и Вишневецкие, и Острожские, и Радзивиллы. Вот и шлялся отрок по Трокам, искал незнамо чего. Нет, чтоб, как Олег Иваныч, к примеру, — по торговым рядам пройтись — куда там! Другое Гришаню интересовало — премудрость книжная, по Феофилактову выражению — «кощуны» да «глумы». Искал-искал… и нашел-таки! В одной корчме стакнулся с человеком чудным — по всему чудным: и по мыслям, и по словам, и по виду. Ликом смугл, зубы жемчугами сияют, лицо худое, приятное. Волос длинен, борода бритая — ну, чистый фрязин. Так и оказалось — фрязин, наполовину. Из Кафы — князь Таманский. Отец генуэзец, мать черкешенка, сам — не пойми кто. Веры, сказал, жидовской. По-русски говорил чисто. О Троице Святой как пошел после третьей чаши высказываться, дескать, не может быть такого, чтоб Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой — и все едино! И кто, вообще-то говоря, Иисус? Богочеловек или человекобог?

От слов таких богомерзких уши Гришанины — уж на что человек тертый — в трубочку чуть не свернулись. Ну, если и не свернулись, то покраснели — точно!

Отрок уж и не рад был знакомству — заоглядывался, не имали бы! А началось-то с чего: заговорили о книгах. О Ефросине Белозерском да прочем. Сидел ведь себе спокойно фрязин сей на лавке, мальвазею пил да книжицу небольшую почитывал. Тут и Гришаня. Не вынесла душа поэта… Тоже начал ученость свою показывать, кощуны да глумы новому знакомцу рассказывать. Вот и договорились — что и вовсе нет Святой Троицы! Все, дальше ехать некуда. На костер — прямая дорога. Испугался Гришаня, побледнел. Глазами зарыскал — как бы смыться ловчее. А фрязин не унимался — расспросил, вино подливая, где Гришаня в Новгороде живет да чем занимается. Отрок уж и сам не рад, что связался. Хорошо — Олег Иваныч случайно в ту корчму зашел. Горло промочить, а то, по торгам шляючись, устал шибко.

Гришаня к нему… Пошли, мол, Олег Иваныч, поскорей отседова, и мясо-де тут недожарено, и вино кисло.

Ну, коли действительно кисло… Можно и другую какую корчму найти, получше. Пожал Олег Иваныч плечами.

Гришаня ликом расцвел — не сцапал никто еретика поганого! — поклонился знакомцу, прощаясь.

Тот с лавки стал, руку к груди приложив, назвался горделиво: Захарий Гвизольфи, князь Таманский. По одежде — смешной да куцей — чистый фрязин. Олег Иваныч, руку синьору Гвизольфи пожав, собрался присесть было, винца за знакомство хряпнуть… да куда там! Утянул Гришаня его из корчмы, чуть рукав не оторвал, чудо…

В другое место идем, сказал, мол, куда — знает… Ну, знает — так знает. Пошли.

Троки — городок маленький, все на виду. Вот — ратуша, вот — рынок, а вон, на холме, — королевский замок, штандартами разноцветными изукрашеный. Улицы узкие — втроем не разъедешься, еле успели к домам прижаться — проскакали какие-то с гусиными перьями, в плащах узорчатых, в кафтанцах коротких, жупанами прозываемых. Шляхта на королевскую охоту едет. Вот цыгане — разноцветные, разбитные, веселые. С медведем, на цепи блестящей, как положено. Медведь — на задних лапах, в шляпе. Вот диво-то! А вот, рядом — молодые пани в разноцветных платьях. В седлах сидят боком, да как ловко. А красавицы все — как на подбор! Олег Иваныч не удержался, послал воздушный поцелуй, всем оптом. Одна из девушек — темноволосая, с серыми искрящимися глазами — обернулась с улыбкой и что-то на ходу крикнула подругам. Те засмеялись… Как вдруг лошадь темноволосой — белый иноходец — споткнулась, фыркнув, словно испугалась чего… Ясно чего — медведя, уж слишком близко тот подобрался. Почуяв зверя, лошадь резко бросилась в сторону. Не удержавшись в седле, темноволосая красавица с криком свалилась в лужу… свалилась бы… Ежели б не Олег Иваныч. Вот уж кто подоспел вовремя! Подхватил незнакомку на руки, осторожно поставил на землю.

— Пани нуждается в помощи?

Нет, похоже, уже не нуждалась. Спешились озабоченные подруги, окружили сероглазую. Видя, что ничего серьезного не произошло, смеялись. А цыгане-то бочком-бочком — и смылись, вместе с медведем. А кому охота иметь дело с королевским судом?

Что-то сказав по-польски, спасенная сняла со шляпы цветок и, протянув его Олегу Иванычу, быстро поцеловала его в щеку. После чего, ловко вскочив в седло, умчалась вместе с подругами дальше… на ходу оглянулась, помахала рукой.

— Ну вот, Иваныч, а ты еще идти не хотел! — напомнил о себе Гриша. — Пошли, еще погуляем.

Ну — пошли так пошли.

В конце концов устал шататься Олег Иваныч.

— Ну, где твоя корчма-то, Гришаня?

— Да погоди ты немного с корчмой, Олег, свет Иваныч. Давай-ко еще погуляем, город посмотрим, может, девок тех снова встретим… — Отрок посмотрел влево: — Во! А вот и корчма, видишь, там, с русалкой…

Небольшое приземистое здание на окраине действительно напоминало постоялый двор. Жердяной забор, коновязь, вывеска латиницей: «U RUSALKI». Над подписью — русалка нарисована, изрядно жирняща бабища!

— Ну и хвост! — восхищался Гришаня. — Ну и титьки!

Зашли.

В корчме было довольно людно. Подбадривая себя рейнским, в углу вели ученый спор трое монахов-францисканцев в пыльных фиолетовых рясах. У самого входа крутил ручку диковинного музыкального инструмента слепой старик в надвинутой на самые глаза широкополой войлочной шляпе, знававшей когда-то лучшие времена. Падали на шею давно не стриженные, свалявшиеся, словно пакля, волосы. Морщинистое лицо старика казалось черным, серую рубаху-свитку украшали заплаты, наскоро пришитые толстыми суровыми нитками.

— Кобзарь, — обходя старика, пояснил Гришаня. — На Белой Руси много таких…

Олег Иваныч, проходя мимо, покосился. Старик как старик. Неопрятен только. Терзает смычком струны, выводит заунывное:

Посередине корчмы, вполуха слушая кобзаря, веселилась теплая, уже изрядно навеселе, компания шляхтичей в коротких зеленых жупанах. Длинный стол перед ними был щедро уставлен кувшинами с вином и глиняными мисками с немудреной закуской — капустой, мочеными яблоками и сыром. Перемежая скабрезные прибаутки отборным матом, шляхтичи то и дело поминали «пана круля» — видно, обсуждали прошедшую королевскую охоту. Кое-кто из них при этом ухитрялся время от времени угрожающе размахивать над головами вытащенной из ножен саблей.

— Вот так, панове, и покатилась башка татарская, пся крев!

Польские фразы периодически перемежались литовскими, а большей частью — русскими, что и не удивительно — среди шляхты было не так уж и мало этнических русских.