Андрей Посняков - Посол Господина Великого

«А всех дел горше есть блуд: всяк бо грех проче тела есть, а блудем свое тело осквернити, тоя бо скверны! Аще муж от жены блядеть…»

Испугался Неждан — не ожидал такого — ко лбу деньгу приложив, вылетел из чулана. С той поры не приставал боле к Ульянке — облизывался только да работой гноил…

Посмотрел в окно Ставр-боярин, допив вино, бокал на стол поставил. Дверь распахнув, высунулся:

— Митря!

— Тута, батюшка!

— Дверь прикрой, шильник!

Ставр понизил голос:

— После обеда пойдешь в Кремль, в приказной палате сыщешь дьяка Стефана Бородатого, отдашь ему вот это… — боярин снял с пальца серебряный перстень, — скажешь — забыл-де, обедая. Еще скажешь — пускай государю напомнит про шпыня одного новгородского, что полоняником почетным у господина Силантия живет. Дескать, зело вреден полоняник тот да колдун, сказывают, как бы не навредил государю… Чуешь, про кого речь?

— Про собаку бешену!

— Пусть так. Ежели встретишь вдруг собаку ту….

— Нож острый в сердце!

Ставр стукнул рукой по столу:

— Молчи, дурень! Нож… Хорошо бы, конечно. Но не сейчас, позже. Нельзя на Москве его живота лишать — государь московский строго-настрого приказал придержать покуда. Ежели ножиком — сразу догадаются, кто… Тут хитрей надо. Ладно… Ежели встретишь, сразу ко мне — докладывай… А там ужо посмотрим. Уразумел?

Митря поклонился низехонько:

— Уразумел, батюшка-боярин!

— Ну, в путь тогда.

Ужом болотным, в армячишке неприметном сереньком, выскользнул Митря со двора на Неглинной. С лодочниками на вымоле сторговался — чрез реку переправился за мзду малую…

Ставр-боярин походил по горнице, потянулся, зевнул сладко. Да в покои спальные отправился. Сам хозяин, Неждан, впереди бежал угодливо, светил свечечкой — темновато было в покоях-то, оконца узенькие ставенками кленовыми заперты. Темно. Дак и на что в спальне светлость-то надобна?

Поклонился Неждан, свечку на лавке оставив, вышел. Постелю направить Ульянку-девку к гостю прислал.

Вошла Ульянка — черна коса, глазки голубеньки. Лицо белое, ресницы длинны, кверху загнуты. Рубаха белая да сарафан синий, тонкий. Под сарафаном — тело молодое, девичье, сладкое. Как нагнулась — захолонуло сердце у Ставра. Подошел сзади, за плечи обнял:

— Благодарствую за постелю, девица!

Ульянку от ласки такой в жар бросило. Вырвавшись, унеслась прочь из спальни, ногами босыми топая. Посмотрел ей вослед боярин, засмеялся. А посмеявшись, на постелю улегся, задумался, ус покусывая. Хороша хозяйская девка. Задрожала верхняя губа у боярина…

Посольский дьяк Федор Курицын встретил Олега Иваныча приветливо. Наслышан уж был о знатном пленнике. Не родом своим знатным — а известностью да дружбой со многими людьми, на Москве важными. С Иваном Костромичом, сыном боярским, с Товарковым, тоже боярином и тоже Иваном, с Силантием Ржой — служилым человеком воинским, с Алексеем-стригольником, из Новгорода в Москву переехавшим. Не запросто так переехавшим — по приглашению государя великого. Нравилась Ивану Васильевичу идея стригольничья — от лишней землицы церковь избавить — и кто знает, что за мысли роились в главе его царственной? Митрополит Филипп шибко переживал из-за того, да побаивался государю перечить.

Дьяк Федор, для порядку повыспросив гостя о здоровье, сразу же начал хвастать новой книжицей латынской.

Олег Иваныч раскрыл: готические буквы, строчки ровные, прямые… пожалуй, что даже слишком ровные…

— Немецкой земли книга неписаная, — пояснил Курицын. — Мастеровым тамошним, Иваном Гутенбергом, специальный станок для оттисков страничных выстроен. В нем — наоборот — буквицы. Прижал — и на тебе, готовая страница. Так, за полдня — и книжица, не год переписывать!

— Да, чудо сие чудесное! — покачал головой Олег Иваныч. — Я всегда говорил, Федор: техника — основа прогресса!

— Чудно ты ругаешься, Иваныч, даже я не всегда понимаю… Это ты по-каковски?

— А черт его… Прости, Господи! — Олег Иваныч привычно перекрестился на иконы в красном углу, посетовал: — Скучно у Силантия в деревне-то. Эх, в Новгороде-то дел непроворот…

— Не можно тебе посейчас скрыться, — потеребил бороду дьяк. — Намедни Иван Васильевич про тебя спрашивал, жив ли… Силантию худо сделаешь, ежели сбежишь. Он за тебя поручился.

— Про то знаю, — со вздохом кивнул Олег Иваныч. — Потому и сижу тут.

Скрипнув, отворилась дверь. Заглянула бородатая рожа. Поздоровалась приветливо.

— И ты здравствуй, Стефан, — кивнул роже Курицын, пояснил Олегу: — То умнейший дьяк государев.

— Наслышан уж.

Поклонившись, дьяк Стефан Бородатый испросил, не сыщется ль у Федора какой дивной книжицы, человечек один спрашивал…

— Сыщется, — усмехнулся Курицын. — Только чуть позже зайдет пусть…

— Так и передам.

Простившись, дьяк Стефан Бородатый затворил за собой дверь. Олег Иваныч тоже решил, что пора и честь знать. И так уж всех навестил, кого можно, кроме Алексея-стригольника, тот где-то далеко жил, на посаде.

Выехав из Кремля на предоставленной Силантием лошади — низенькой гнедой с длинной густой гривой, — Олег Иваныч направился на Горшечную, там, ежели свернуть к Неглинной, по словам Курицына, должен был находиться ближайший постоялый двор. Перекусить давно пора было.

По-московски одет был Олег Иваныч — кафтан узкий длинный, цвета лазоревого, с узорочьем плетеным, на правой груди застегивался, по обычаю православному. Татары, к примеру, точно такой же кафтан налево запахивали. Ну, бусурмане — они бусурмане и есть.

Широко раскинулась Москва, однако город все больше деревянный, каменных-то построек, кроме Кремля, и не видать почти что. Да и в Кремле-то, честно говоря, не так чтоб уж очень. Куда там до Новгорода, Господина Великого! Деревня деревней Москва-то… Избенки курные, заборчики покосившиеся, грязь по колено кругом — ни те пешему пройти, ни конному проехать. Как хочешь, так и выбирайся. Как вот сейчас Олег Иваныч делал, улицы московские люто ругая. Не пройдет и двадцати лет, как появятся на Москве соборы, красоты неописуемой, как стена новая вкруг Кремля станет, с башнями да воротами. Пригласит Иван Васильевич из Италии архитекторов: Аристотеля Фиораванти да прочих фрязинов. Взлетит, размахнется Москва — истинно столица земли Русской! Но это потом… А пока так — скромненько, убого даже…

А вот и двор постоялый. Нижняя горенка — просторна, правда, темновата малость. Ну, ничего — мимо рта всяко не пронесут. Веселья маловато — не Новгород, даже не Псков, уж не Ревель тем более, где корчмы общине городской принадлежали, всяк человек вольный туда хаживал, не пития ради — общения. Обо всем в тех корчмах судачили, а уж главная тема — политика. Не то на Москве. Нет общины, нет и корчем общинных. Все люди — княжьи, все — великому князю обязаны — какие, к черту, разговоры свободные? Питейные дома — только с соизволения княжеского! Государь позволит — владеешь смиренненько, нет… ну уж тут твоя забота…