Андрей Посняков - Посол Господина Великого

— Неужто не пронесет в этот раз, Господи? — шепотом произнес Харлам и перекрестился.

Ржание доносилось слева, из сосняка. Нет, вот и справа, за буераками… и сзади, с орешника… от болотины…

Впряженная в телегу пегая кобыла вдруг встрепенулась, словно почуяла волка. Остальные кони обеспокоенно прядали ушами. Узкая дорога впереди, казалось, проваливалась, исчезая в заросшей чертополохом и кустарником балке, темной из-за вплотную обступивших ее сосен. Не лежало почему-то сердце у Олега Иваныча к этой балке, ох, не лежало!

Однако — ехать-то надо было. Вот и поехали. А кругом кусты, сосны, темень! Вороны каркают!

Едва спустились вниз, на тебе — прямо поперек дороги лежало дерево. И не поймешь — то ли само упало, то ли помог кто. Рядом, прямо на повороте, росла сосна с большими сучковатыми ветками — старая, корявая, мощная. С одной из веток, ближе к вершине, свисала вниз… то ли вожжа, то ли веревка. То ли вообще чьи-то кишки…

Кивнув на лежащее дерево, Харлам обернулся к тележным:

— Убирайте тихохонько. А ты, Олег Иваныч, ежели что — скачи без огляду, мы прикроем. Никак невозможно, чтоб с тобой случилось что, никак… Ага, глянь-ка!

Олег Иваныч уже и сам увидел. Впереди, из-за черемуховых зарослей, показалась вдруг хрупкая фигурка подростка в черной монашеской рясе, подпоясанной простой веревкой, и в черном же клобуке, низко надвинутом на глаза. Длинные, давно не мытые волосы парня свалялись, лицо было покрыто пылью, глаза настороженно осмотрели обозников.

— Чьих будете, люди добрые? — поклонясь, мальчишка подошел ближе.

Ничего вроде особенного не спросил, даже кланялся вежливо. Но… как-то не так… С вызовом каким-то, нахраписто, вроде как издевательски даже! А глаза-то, глаза — так и зыркали!

— Чьих будем — не твое дело, — тронув поводья, Олег Иваныч подъехал ближе. — А вот ты-то кто?

Мальчишка вдруг вздрогнул и внимательно всмотрелся в него. Что-то промелькнуло в темных глазах парня — узнавание, удивление — что-то… Так и стоял он молча. Пялился, удивленно хлопал ресницами.

— А ну, лови его, ребята! — спрыгивая с коня, неожиданно крикнул Харлам.

Епифан с Онисимом, бросив дерево, рысью ломанулись к мальчишке.

Усмехнувшись, тот быстро отпрыгнул в сторону, к корявой сосне и, когда казалось, что вот-вот дотянутся до него цепкие руки преследователей, схватился за свисавшую вниз веревку, дернул… И вмиг оказался на вершине!

Постоял на ветке, рукой махнул, крикнул:

— Езжайте, мужики, с миром! — Постоял немного, улыбнувшись, добавил: — И ты езжай, господине! Помни русалии да молись Яриле за Степанку.

— Какому, к бесу, Яриле? Да за какого Степанку?

А мог бы и не спрашивать Олег Иваныч. Не было уж на сосне никого. Только где-то неподалеку заржали-затопали кони. И стихло все, словно привиделось. Ни коней, ни ржания, ни мальчишки в рясе.

— Чудны дела твои, Господи! — покачал головой Харлам. — Я-то уж думал — биться придется. Угодил ты, господине, разбойникам!

— Что за разбойники такие? — переспросил Олег Иваныч, очень его интересовал вопрос — чем это он им угодил.

— Язычники то, — пояснил с телеги Онисим. — Из-под Твери откель-то пришедцы, с весны еще, с маю. Вот эдак высматривают да имают конного-пешего, а уж опосля в жертву Яриле богомерзкому приносят в капище своем поганом. А капище-то — тут, за болотиной где-то. Так люди сказывают!

Онисим, а вслед за ним и остальные перекрестились.

Язычники… Много их оставалось еще и в Москве, и в Твери, и в Новгороде. И чем дальше от городов — тем больше. Хотя… с холма, что у Черного леса, Москву видно. А вот поди ж ты…

Вспомнилось вдруг Олегу Иванычу давнее московское посольство. Погоня. Изба в дальнем лесу. Языческие игрища — русалии да танцы полуголых дев. Да как пожгли капище, да выбрались еле… А не оттуда ль отрок-то? Не смотри, что в рясу одет. Может, и вправду язычник. Ну, да Бог с ним, с отроком, главное — из лесу выбрались. За холмом посветлело — выйдя из лесу, дорога пошла полями. Кое-где жнивье было уже сметано, а где-то еще жали — согбенные фигуры жнецов было хорошо различимы на светло-желтом фоне поля. Солнце уже зашло. Смеркалось. Убегающая в поля дорога огибала холмы и небольшую дубраву. За дубравой виднелись избы. То и была конечная цель пути — деревенька Силантия Ржи, московского служилого человека… Добрались, слава Богу!

Последние лучи скрывшегося солнца еще золотили маковки церквей в Кремле, а над Неглинной уже стелился туман. Холодало, от реки явственно несло сыростью. На вымолах рыбаки разложили костры — грелись.

Боярин Ставр захлопнул ставни и, кликнув Митрю, велел тому позвать хозяина — затопить печи. В ожидании тепла хлебнул мальвазеи из небольшого кувшинца, заходил задумчиво по горнице, бороду рукой теребя. Назавтра собирался в Новгород небольшой караванец с понизовым хлебом. С караванцем этим и планировал уехать Ставр — не ждать неделю в попутчики Стефана Бородатого, государева дьяка. Хоть и безопасней было б со Стефаном-то, да не мог больше ждать боярин — были, чай, и в Новгороде делишки… не только в самом городе, но и в дальней пятине его, на Обонежье Нагорном, в погосте Куневичи. Но — там больше дела личные…

Охваченный сладким томлением, обернулся Ставр на скрип двери.

Вошла девчонка — та, с глазами как реки, черна коса, под сарафаном грудь ходуном ходит — поклонясь, квас на стол поставила да принялась постелю готовить гостю… Наклонилась… Эх, хороша девка!

Тут и Митря Упадыш на пороге возник:

— Не видать нигде Неждана, боярин-свет, все оббегал.

— Ну, тогда сам растапливай, — махнул рукой Ставр. — Мерзнуть мне, что ли?

Подошел ближе к девчонке:

— Хозяин-то твой далече ли?

— На богомолье с Гликерьей, супружницей, с обеда отправились в монастырь ближний, — обернувшись, улыбнулась девчонка — ай, глаза ясные! — с полу сор подобрав, добавила, что занемогла третьего дня Гликерья-то, вот и поехали. Теперь уж, видно, там и ночуют, на дворе монастырском, а тут к утру ужо будут.

— К утру, говоришь? — обернувшись, Ставр мигнул Митре. В глазах боярина вспыхнули языки злобного пламени. — Тебя как звать-то, дщерь?

— Ульянка.

Давно уж заподозрила неладное Ульянка. Уж слишком масляны у боярина заезжего глаза делались, когда говорил с ней. Что ему надо — и совсем уж глупая баба сообразит, а Ульянка глупой не была. Потому, в клеть зайдя, не только припасы забрала…

А почуяв неладное, осторожненько подалась ближе к двери. У двери, уперев руки в бока, стоял козлобородый Митря и нехорошо улыбался.

Стоявший перед Ульянкой боярин скривил тонкие губы…

— Не бойся, девка, — прошептал он. — Не бойся…

Сильные руки боярина рванули сарафан и рубаху. Треснула, разрываясь, ткань.