Андрей Посняков - Корсар с Севера

Илия принял решение:

— Не снижать скорость! А вы двое, Ялмыз Эфе и ты, Ян, бросайте весло — и на нос! Приветствуйте наших друзей!

— Исполним, кэп! — оставляя весло, подмигнул Олег Иваныч. — Ян, давай вниз.

Пробраться на бак оказалось не таким простым делом, как поначалу казалось. Куршеи, узких мосточков от кормы к носу, больше не существовало — часть ее раздербанил пушкой Якуб-бей, оставшаяся часть упала вниз, не выдержав качки. Осторожно спустившись в открытое пространство трюма, Олег Иваныч и Ян быстро пошли вдоль киля, стараясь не упасть от качки. Качало здорово. Хватались то за шпангоуты, то за остатки такелажа — за все, за что можно ухватиться. Даже за чалму Якуб-бея. Она так и валялась на дне трюма размотавшимся длинным куском ткани. Прихватили с собой — авось пригодится. Наконец взобрались на нос…

Йэхх! Ка-ак ухнули в волны! Потом нос поднялся. Отплевались. И снова — йээх! Как на гигантских качелях, аж дух захватило! Олег Иваныч разорвал остатки капитанской чалмы пополам, одну половину передал Яну. Замахали вместе, заорали что-то, не важно что, лишь бы погромче.

Все двадцать больших кораблей повернулись к ним носами — вот-вот столкнутся. Вот-вот… Но нет. Шедшие впереди две большие галеры расступились, пропуская «Йылдырым». Их матросы, улыбаясь, отвечали на приветствия! Тоже размахивали руками!

А эти? Где же преследователи? Олег Иваныч улучил момент, обернулся… Мама дорогая! Что это за еле заметные точки? Неужто — непобедимые суда Сулеймана-паши? Ай-ай-ай! Что ж вы так? Что же вы не преследуете больше несчастных беглецов? Неужели устали? И теперь делаете вид, будто просто так, по своим делам, плыли. А «Йылдырым»? Не знаем никакого «Йылдырыма». Захваченный рабами? Да что вы говорите! Вот ужас-то! И капитана убили? Не повезло, бедняге.

Корабли, встретившиеся мятежному «Йылдырыму», оказались флотом старого тунисского пирата Селим-бея. Они возвращались с добычей от берегов Египта — давно уже османского владения — пашалыка. У Селим-бея хватило наглости пустить на дно несколько султанских торговых судов, предварительно выгрузив с них рабов, хлопок и пряности. В общем-то, это направление не было таким уж привлекательным для пиратов — часть военно-морской армады турок стояла именно в Александрии, и, собственно, тунисских разбойников тут никто не ждал. Тем богаче оказалась добыча! Правда, можно представить себе ярость султана Мехмеда. Ну и шайтан с ним. Пускай сердится. Тунисский бей Осман вроде бы с ним дружит? Да ну! Ничего такого не знаем. Вот с нами он дружит. Зря, что ли, мы ему двадцать процентов отстегиваем? Отстегнем и сегодня, а как же? Аллах делиться велел и не любит жадных.

Сам Селим-бей — смуглый осанистый старик с благородной седой бородой и правильными чертами лица — принимал на своем корабле вождей восставших: Илию, Ялныза Эфе — Олега Иваныча, Яна. Собственно, был приглашен «господин капитан с лучшими офицерами». Олег Иваныч с Яном, видимо, и оказались в числе лучших.

В просторной каюте Селим-бея, на корме, прямо на полу был расстелен огромных размеров ковер, красно-коричневый, с изумительно красивым рисунком. На ковре — пара курящихся наркотическим дымом кальянов, серебряные чашки со шербетом и многочисленные блюда с жареной бараниной, рыбой по-египетски, в фасолевом соусе, копченым верблюжьим языком.

Сморщенный, высохший, словно вяленая вобла, старик-слуга неслышно принес фрукты: апельсины, лимоны, финики. Жаль, вина только не было — Аллах не дозволяет правоверным употреблять забродивший сок виноградной лозы. Ну, если только уж очень захочется. В качестве лекарства. И в очень небольших дозах — два-три пятилитровых кувшина на брата. А больше — ни-ни! Для такого лечения у муллы обычно выпрашивалось особое дозволение — фетва, которая, надо полагать, была и у Селим-бея, хоть тот и не выглядел болезненным.

Однако вино слуги все-таки принесли, чему Олег Иваныч очень обрадовался, и не потому, что был алкоголиком, а потому что не был наркоманом. Эти все кальяны, курительницы, гашиш, конопля, опиум — не для него. Пускай, кто хочет, травится подобной пакостью, а он уж лучше вино. Ну-ка, плесните-ка вон в ту рюмочку… да не в ту… Во-он, рядом с апельсинами, кубок литра на полтора. В самый раз будет! Ну, вздрогнули. Как говорится, за наше случайное знакомство! Олег Иваныч, по восточному обычаю скрестив руки на груди, сидя поклонился хозяевам: Селим-бею и двум его офицерам — рыжему круглолицему здоровяку с буйной бородищей и смазливому красавчику арабу с тонким надменным лицом и черными, тщательно завитыми усами.

Рыжий сразу плеснул себе вина в посудину ничуть не меньшую, чем у Олега Иваныча, подмигнул и залпом выпил. Рыгнул и, кинув в рот изрядный шмат баранины, принялся смачно жевать, запивая холодным шербетом. Брезгливо покосившись на него, арабский красавчик потянулся к кальяну.

— Мои помощники, — отхлебнув вина из изящного бокала цветного стекла, представил своих офицеров Селим-бей: — Шафих-эфенди. — Рыжий весело осклабился, — и Джафар аль-Мулук. — Красавчик нехотя дернул подбородком, что должно было символизировать глубокий поклон.

Ужин затянулся надолго. Селим-бей все расспрашивал. Из приглашенных говорил в основном Илия. Ян еще не настолько хорошо владел арабским, чтобы поддерживать светскую беседу. Об Олеге Иваныче и говорить нечего.

Все более густым становился дым кальянов, все больше клонило в сон. Селим-бей вполголоса беседовал о чем-то с Илией, красавчик Джафар ловил наркотический кайф, Ян давно спал, растянувшись тут же, на ковре. Олег Иваныч допивал вино на пару с рыжим Шафихом-эфенди. Допили. Икнули. Вышли на палубу — подышать свежим воздухом.

— Доннерветтер! — запнувшись о валяющуюся на палубе бухту каната, выругался Шафих-эфенди. На чистом верхненемецком языке выругался, как житель какого-нибудь там Бремена или Ростока.

— Может, еще по кувшинчику вина… герр Шафих? — по-немецки же поинтересовался Олег Иваныч. И в ответ услышал ожидаемое: «Йа, йа-а!»

Рыжий Шафих-эфенди оказался авантюристом из Любека, Генрихом Шафтингом. Лет десять назад герр Шафтинг, желая выбиться из вечных подмастерий, уехал из родного Любека в Ливонию, где поначалу служил орденским кнехтом. Затем подался во Флоренцию, к сиятельному синьору Лоренцо Медичи, Лоренцо Великолепному. Поссорившись с ним, быстренько свалил в Венецию, прихватив на память о нем замечательной красоты диадему работы придворного ювелира Баскони. Диадему эту любящий все прелести жизни Генрих проиграл в одном из портовых кабаков, уже находясь на службе венецианского дожа. И проиграл не в какие-нибудь там тривиальные кости, а в новомодную интеллектуальную игру — карты. Вот эту-то игру и завез с собой неугомонный немец в магрибский город Танжер, куда бежал, опасаясь сурового следствия по поводу расхищения казенных средств. В Танжере Генрих принял ислам и, поучаствовав в парочке хороших пиратских рейдов, приобрел солидный дом с апельсиновым садом. Уже начал подумывать о гареме, когда, возвратившись как-то из очередного набега, увидел вместо родного города смердящее пепелище. А где-то на горизонте белели паруса португальских каравелл. Именно португальцы сожгли дотла Танжер, предварительно перебив там всех мужчин. Впрочем, Генрих Шафтинг, к тому времени Шафих-эфенди, не очень-то опечалился. Он вообще смотрел на жизнь просто. Поблагодарил Аллаха да подался в соседний Тунис, где вот уже больше года подвизался на вторых ролях при знаменитом пиратском пахане Селим-бее. Нахапать за это время успел много, только все спустил на кутежи. Был беден, как церковная мышь, таким и остался, к чему относился философски: на все воля Аллаха. По-русски это звучало так: не жили богато, и не фиг начинать!