Сергей Бузинин - Последняя песнь Акелы. Книга третья

– Кстати, – капитан смерил Картрайта недоуменным взглядом, – ты чего тут торчишь? А ну давай к пушке двигай…

– А чё мне там делать? – направляясь вниз по склону, обиженно фыркнул Уилл. – Один черт, пока Майлз свой концерт не отыграет, ты никому палить не дашь… Да и из громыхалки этой, кроме тебя никто бахать не умеет…

– Майлз! – оторвавшись от трубы, Бёрнхем покосился на возящегося с подрывной машинкой Митчелла. – Рвать по моей… тьфу, извини, сам решишь, когда рвать. Только, – Фрэнк напряженно всмотрелся в уже явно различимый силуэт тарантаса, – постарайся Роя не того… ну ты понял.

– Не беспокойся, чиф, – Майлз на мгновение оторвал взгляд от машинки и ободряюще подмигнул капитану. – Всё будет в лучшем виде. Гибель Помпеи не обещаю, но крах Содома и Гоморры гарантирую…

Бёрнхем, прикинув, как и с какой скоростью он будет спускаться к орудию, решил, что при любом развитии событий успевает и вновь приник к подзорной трубе. Намеченное Митчеллом зрелище вряд ли можно будет отнести к разряду красочных, зато к разряду незабываемых – определенно.

– А над нечестивыми до конца тяготел немилостивый гнев, – бормотал вполголоса Майлз, не отрывая взгляда от паркеровского тарантаса, а рук – от штока динамо-машины. – Ибо Он предвидел и будущие дела их. Ну что же ты тянешься, Рой, – с надрывом прошептал сержант, вглядываясь в накатывающую бурую пелену. – Ну поднажми же, поднажми…

Словно в ответ на его мольбу, над тарантасом раздался дикий крик, сдвоенный щелчок бича – и тройка, измученных погоней лошадей вложила все силы в последний рывок. Буквально через минуту разрыв между повозкой и гонящимися за ней всадниками стал очевиден, вторая – разрыв увеличился до ста ярдов, третья – тарантас благополучно миновал едва заметный поворот и скрылся за валуном. Увидев, что друзья пересекли условную черту, Майлз облегчено вздохнул, положил ладонь на шток взрывной машинки и, уставившись на склон ближнего ко въезду в лощину холма, прошептал:

– Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете.

По мере продвижения погони по лощине, пыльное облако начинало сгущаться. Но, несмотря на это, Митчелл отчетливо видел, что передовым всадникам осталось не больше ста ярдов до контрольной отметки, а сигнала о том, что весь отряд вошел в лощину, всё не было. Майлз уже собрался перебежать к машинке, отвечающей за подрыв второй пары фугасов, как над склоном с рассерженным шипением взмыла красная ракета. Митчелл облегченно перевел дух и скривил губы в жуткой ухмылке:

– Добро пожаловать, господа буры, – сержант перекрестился и вдавил шток в корпус динамо-машины:

– И пустил стрелы и рассеял их; и молниею и истребил их!

Проявляя солидарность с хозяином, подрывная машинка еле слышно скрежетнула, подмигнула Майлзу искрой и послала разряд по проводам. Митчелл, словно дирижер, управляющий невидимым оркестром, взмахнул рукой и замер. Повинуясь его команде, на въезде в лощину раздался жуткий грохот, земля по обеим сторонам дороги вздыбилась и щедро окатила проезжающих по тропе людей смесью огня, камней и пыли. Разглядеть, что же происходило на дороге, было решительно невозможно: стена пыли, поднятая погоней, смешалась выброшенной взрывом землей и окутала добрую половину лощины непроницаемой завесой. Майлз навел монокуляр на место взрыва, но тут же убрал бесполезную пока игрушку в карман: в безветренном воздухе пыль зависла багровой шторой и, казалось, вовсе не собирается опадать. Из-за непроницаемой взору завесы наружу неслась жуткая какофония, состоящая из многоголосого ржания, панических криков, стонов боли и беспорядочных команд. Понимая, что результат он увидит очень и очень нескоро, Майлз прислушался к скрытой пеленой возне.

Похоже, среди уцелевших нашелся кто-то умелый и решительный: беспорядочный гам на дороге разорвала череда револьверных выстрелов, и панический шум стал понемногу стихать. За начинающей рассеиваться пеленой началось почти упорядоченное движение, и до Митчелла вдруг дошло, что сейчас командир-невидимка двинет выживших вперед, и метнулся ко второй машинке. Внезапно слева от него что-то оглушительно пшикнуло, и из кустов со свистом и треском в небо рванулась красная ракета. Мгновением позже с холма у въезда в лощину застрекотал «максим», следом за ним из-за валунов по обеим сторонам дороги слаженно хлопнул винтовочный залп, потом – второй, а после, словно поспешая за торопыгой-пулеметом, понеслась беспорядочная, опустошающая магазины, пальба. Меньше чем через минуту «максим» дожевал ленту и смолк, мгновением позже замолчала последняя винтовка – и над лощиной воцарилась тишина. Если не считать несущиеся отовсюду стоны.

Заметив, что стена из пыли понемногу истончается и с тихим шорохом оседает на землю, Майлз азартно потер ладони и навел монокуляр на дорогу. Имея все основания гордиться хорошо проделанной работой, сержант хотел узреть поверженных врагов, найти пару недоработок и, может быть, покритиковать себя. Легонько. Добродушно посмеиваясь над собственными мыслями, Митчелл обвел поле брани победным взором и подавился на полуслове заготовленной загодя цитатой об истреблении филистимлян: некогда пасторальный пейзаж преобразился в батальную картину.

Отрезок дороги перед поворотом походил на скотобойню: залитая кровью земля, заваленная грудой искореженных тел погибших лошадей и их хозяев. Ужаснувшись делу рук своих, Майлз повел монокуляром вглубь кровавой свалки и содрогнулся от неожиданности: из-под туши погибшего жеребца виднелась чья-то рука. Внезапно кисть дрогнула, вгрызлась скрюченными пальцами в жесткую землю и, словно получив успокоение, еще раз дернулась и затихла.

С трудом оторвав взгляд от жуткой картины, Митчелл судорожно сглотнул, истово перекрестился и сбивчиво зашептал:

– К Тебе, Господи, я воззову. Боже мой, не промолчи, презрев меня, никогда не промолчи, презрев меня, и да не уподоблюсь я сходящим в ров.

Всевышний промолчал, но зато со стороны дороги послышался чей-то плач. Митчелл машинально взглянул на дорогу и слепо зашарил рукой вокруг в поисках винтовки: из общей мешанины людских и конских тел на открытое пространство выполз человек, точнее – его обрубок. Вместо ног – кровавые лохмотья на уровне бедер, левая рука свернута с кольцо и сияет невыносимо белым обломком кости, торчащим из предплечья, лицо спеклось в багрово-серую, одноглазую маску, по лоскутам которой катились слезы вперемешку с кровью.

Нащупав оружие, Майлз вскинул винчестер к плечу, на короткое мгновение прикрыл глаза и прижался щекой к полированному прикладу:

– Услышь, Господи, глас моления моего, когда я молюсь к Тебе, когда поднимаю я руки мои ко храму святому Твоему. – Открыв глаза, сержант навел ствол винтовки на изувеченного бура и мягко выбрал спуск. – Не привлеки меня вместе с грешниками, и с делающими неправду не погуби меня, говорящими мирно с ближними своими, злое же – в сердцах своих.