Диана Удовиченко - Клинок инквизиции

– И это нечувствительно, – заключил герр Фиклер.

– На теле подозреваемой обнаружены две печати дьявола, – проговаривая вслух, принялся писать Инститорис. – Одна в форме подковы, вторая похожа на… – Он близоруко прищурился.

– Паука, – подсказал Шпренгер.

– Символы Сатаны. – Инститорис перекрестился. – Итак, Катарина Блау, знаешь ли ты, зачем тебя привели сюда?

Женщина молчала. Инквизитор повторил вопрос – снова молчание. Палач с силой ткнул Катарину кулаком в бок. Словно очнувшись, она проговорила:

– Меня обвиняют в ведовстве, добрый господин…

– Очень хорошо, очень, – лицо Инститориса расплылось в приторной улыбке. – Признаешь ли ты, что им занимаешься? Помни, Катарина: тебя поймали на преступлении.

– Я ведьма, добрый господин, – ничего не выражающим голосом произнесла женщина. – Я признаю это.

Инститорис недовольно поморщился:

– Что ж, превосходно. А признаешь ли ты, что убивала и ела младенцев?

– Да, добрый господин.

– Готовила из мертвых тел порошки и мази для колдовства?

– Да.

– Бывала на шабашах?

– Да.

– Обращалась в волка?

Катарина снова замолчала, лицо Инститориса осветилось счастливой улыбкой.

– Катарина Блау, признаешь ли ты, что обращалась в волка и нападала на девушек?

– Нет, добрый господин. Этого не было.

Голос инквизитора стал вкрадчивым:

– Подумай хорошо, Катарина, или мы вынуждены будем подвергнуть тебя пытке.

– Я никогда не делала этого, добрый господин…

– Дьявол слишком силен в ней. – Шпренгер рывком поднялся из-за стола. – Ноги в тиски.

Палач ловко надел на ступни Катарины железные приспособления, закрутил винт. Пальцы ног посинели, из-под ногтей выступила кровь.

– Ты не должен отворачиваться, Клинок. Это малодушие, – заметил Инститорис. – Катарина, признаешь ли ты, что обращалась в волка?

– Не было этого! Не было! – истошно кричала женщина.

Инститорис кивнул палачу, тиски сжались сильнее. Катарина потеряла сознание, под лавкой расплылась лужа мочи. Палач прошел в угол, зачерпнул ковшом воды из бочки, плеснул в лицо подозреваемой. Та очнулась и едва слышно застонала.

Пытки продолжались долго, Дану же они показались бесконечными. Его мутило от запаха крови и мочи, от вида истязаемого тела. Катарина не сознавалась. Лишь когда ее вздернули на дыбу, она выплюнула с кровью:

– Да! Да! Я обращалась в волка! И я жрала девушек!

– Скольких же ты убила, будучи вервольфом? – ласково спросил Инститорис.

– Одну! Всего одну, Кильхен, дочку старосты!

– Ты лжешь, Катарина.

Пытки продолжились. Наконец ведьма призналась, что убила еще одну девушку, в Равенсбурге.

– Отлично. – Инститорис азартно потер ладони. – Кто дал тебе мазь для обращения?

– Я приготовила ее сама. Из почек просвирника, и белладонны, и белены. Еще там мак, паслен и человеческий жир.

– Хорошо. Но кто научил тебя этому?

– Моя мать. Она тоже была ведьмой.

Толстяк укоризненно покачал головой:

– Ты опять лжешь нам, Катарина. Зальц, подтяни веревку.

– Нет, нет, не надо! Я все скажу…

– Это правильное решение. Хорошо, Зальц, опусти ее, пусть постоит. Итак, не по наущению ли дьявола ты приготовила это богопротивное зелье?

– Да. Это хозяин научил меня.

– Ты совокуплялась с дьяволом, Катарина Блау? В каком обличье он к тебе приходил?

– Он был то черным котом, то палачом! – Катарина кивнула на своего мучителя. Со щек того мигом сполз румянец. – Приходил каждую ночь!

– Как долго это продолжалось?

– Год…

– Врешь!

Кат снова принялся подтягивать веревку дыбы.

– Три года… – застонала Катарина.

– Думаю, это было дольше, женщина. Так сколько лет?

Веревка натянулась еще туже. Хруст суставов и сухожилий.

– Десять лет! Пощадите! Десять лет!

– Прекрасно! А скажи, Катарина Блау, сколько лет твоему сыну?

Ведьма зарыдала.

– Так сколько?..

– Семь, добрые господа…

– Летала ли ты на шабаши с дьяволом? Летали ли с тобою дочери?

Казалось, Катарине все стало безразлично:

– Летали, добрые господа. На метле летали.

– Приносили ли вы ему клятву верности срамным поцелуем?

– Да…

Теперь она уже на все отвечала только «да».

Пытки закончились, полуживую, окровавленную женщину вытащили прочь. Дан встал. Хотелось то ли напиться, то ли убить кого-нибудь, то ли все вместе в произвольной последовательности.

– Куда ты направляешься, юноша? – ехидно поинтересовался Инститорис. – Все еще только начинается…

– Ты должен это видеть до конца, – подтвердил Шпренгер. – Ты должен четко понимать, с каким великим злом приходится бороться воинам Христовым.

Дан скрипнул зубами. Если бы не надежда выручить Андреаса из тюрьмы, он убрался бы прочь, не задумываясь, и ни наставления, ни угрозы не остановили бы его. Впрочем, еще свернул бы шею Инститорису.

Снова потянулись бесконечные минуты наблюдения за чужими муками. По очереди допрашивали трех дочерей Катарины. Те же вопросы, но пытки разные. Все время разные: тиски для пальцев, тиски для ног, растирание шеи веревкой – до крови, до кости… «Молитвенная скамья» – доска, из которой торчали острые шипы. Одну из девушек поставили коленями на это приспособление, и она рыдала, умоляя освободить ее. На телах ведьм, под мышками и в низу живота, жгли пропитанные серой перья.

Те же вопросы. Те же ответы. Только палач теперь охотнее работал бритвой, оголяя девичьи головы и тела, и пытал весело, с улыбкой. Инститорис без конца облизывал губы, не отрываясь смотрел на заходившихся в крике ведьм. Когда по его приказу одну из сестер разложили на скамье и принялись пороть кнутом, инквизитор непроизвольно подавался вперед за каждым содроганием жертвы.

Шпренгер был спокоен, глядел в одну точку, как и его охранник Адольф, страдания девушек их ничуть не интересовали, но и не трогали. Дану все время приходилось напоминать себе: это ведьмы, это зло, он видел их настоящими, он дрался с ними. Дан вызывал в памяти жалкие комочки сваренной младенческой плоти, пытался представить, скольким детям стоило жизни ведовство этих женщин… Но не мог убедить себя в правильности происходящего. Милосерднее было бы просто убить их. И грызла мысль: что, если Настя попала в тело ведьмы? Что, если когда-нибудь она окажется в этой комнате?

Видимо, он сумел сохранить внешнюю непроницаемость и спокойствие, потому что Шпренгер, время от времени бросавший взгляд на ученика, довольно кивал.

Наконец все кончилось.

– Брат Яков, ты считаешь их виновными в оборотничестве? – прямо спросил Дан.

– Да, несомненно.

– Значит, я представил доказательства невиновности Андреаса фон Гейкинга?

– Андреас фон Гейкинг немедленно будет освобожден, – твердо пообещал инквизитор. – А этих отвести к городскому судье, – приказал он страже. – Кто сегодня будет присутствовать на суде, брат Генрих?