Сергей Бузинин - Последняя песнь Акелы. Книга первая

— Батоно капитан! А про какую женщину вы сейчас говорили? — удивленно пробормотал абрек, вертя головой по сторонам. — Тут никакая дилемма не стояла, только я…

— Дилемма — это не женщина, Дато. Дилемма — это выбор, и выбор этот в твою пользу.

Довольно улыбаясь в бороду, Туташхиа молча пожал руку Арсенину и, втолкнув полицейского в освободившуюся камеру, навскидку выстрелил ему в затылок.

— А это-то зачем? — удивился капитан, с некоторым содроганием переводя взгляд с лужи крови, вытекающей из-под трупа, на убийцу и обратно. — Можно ж просто — связать да запереть…

— Пойдемте, батоно капитан, — Туташхиа потянул Арсенина за рукав. — Я вам по дороге все объясню.

— Та-а-ак, здесь еще и Троцкий на пару с Корено пребывать изволят, да не просто так, а в компании еще одного трупа, — протянул Арсенин, войдя в помещение караулки. — И почему я почти не удивлен? Дато! Надеюсь, теперь ты мне объяснишь, к чему все эти убийства?

— Иначе нельзя, батоно капитан. — Туташхиа, достав из ружейной пирамиды одну из винтовок, придирчиво озирал состояние ствола и магазинной коробки. — Мы пока за вами шли, кроме этих, еще двоих…

Скрип открывающейся входной двери прервал рассказ горца. Абрек кинул быстрый взгляд на вход. Увидев двоих стоящих поперек прохода и ошарашенно наблюдающих за непрошенными гостями полицейских, горец уронил винтовку на пол и, выхватив револьвер, дважды выстрелил.

— Теперь уже четверых, — невозмутимо продолжил рассказ абрек, но тут же осекся и, ненадолго задумавшись, начал размышлять вслух. — А ведь караульные по улице втроем ходят…

Не закончив развивать свою мысль, Дато выскочил за дверь, а через несколько мгновений ночную тишину улицы разорвал револьверный выстрел.

— Ай, шени деда, — проворчал Туташхиа, возвращаясь в комнату. — Нормально объясниться с хорошим человеком не дают, со счета сбивают. Неправильно я говорил, батоно капитан: не четверых — пятерых. Такое дело, Всеслав Романович, кроме того, что в камере лежит, мы ровным счетом шестерых полицейских пристрелили. И седьмого никак живым оставлять нельзя было, он бы все рассказал.

— И то верно, господин капитан, — слегка подрагивающим голосом поддержал друга Троцкий. — Англичане после сегодняшней ночи наверняка нашим жесткий расспрос устроят, но доказать ничего не смогут. Мне и самому все против сердца, но если полицейских в живых оставлять, неприятностей у экипажа не в пример больше будет. Тот, который Дато за вами в камеру вел, уже обманул нас — он говорил, сюда раньше чем через три часа никто не придет…

— Да все я понимаю, — поморщился Арсенин, нервно прикуривая папиросу. — Но как-то это… непривычно, что ли… Ладно, господа, сантименты и нервные рефлексии отложим на потом. Выбор сделан, и назад не повернешь. А посему собираем все, что может нам пригодиться, и уносим ноги. Дато! Что ты о здешнем арсенале скажешь? Есть достойное русского моряка оружие или сплошь хлам, только для музея годный?

— На первое время сгодится, — презрительно хмыкнул абрек, передергивая затвор очередной винтовки. — Хотя по десять патронов в магазине, но тяжеловаты они, да и приклад неудобен. Пожалуй, наши русские винтовки гораздо лучше будут. Опять же, не следили они за оружием. Стволы грязные, затворы не смазаны, что за мужчины здесь жили? Револьверы неплохи, но «наган» удобней, а с маузером даже и не сравниваю, да и нет их здесь.

— Из тех, что не в самом худшем виде, отбери четыре штуки, — распорядился Арсенин. — А мы пока мародерством займемся. Один черт, законы и Божьи, и человеческие мы уже преступили…

Оставив подчиненных возиться в общей комнате, Арсенин прошелся по коридору, внимательно вглядываясь в таблички с названиями. Остановившись возле двери с надписью «Старший инспектор», он пару раз дернул дверную ручку, после чего мощно впечатался плечом в полотно двери. Испуганно хрустнув тоненькими рейками, дверь обиженно скрипнула покалеченным ригелем и, открывая капитану доступ в кабинет начальника, распахнулась. Вопреки чаяниям, получасовой досмотр обиталища старшего альгвазила Арсенина не обогатил, подарив лишь пачку револьверных патронов, початую бутылку скотча да вывод о том, что начальник является страстным поклонником мсье Верна, чьи книги, числом более десятка, были разбросаны и там и сям. А самое плохое заключалось в том, что из всех возможных и столь необходимых капитану карт в кабинете присутствовала только настенная, да и та ограничивалась чертой города.

Вернувшись в комнату, где хозяйничали его освободители, Арсенин удивленно замер на пороге, после чего шагнул к окну, отдернул занавеску и нарочито внимательно оглядел улицу.

— А где, позвольте поинтересоваться, телега? — язвительно усмехнулся капитан, глядя на кучу из полудюжины винтовок и нескольких патронных ящиков, поверх которых возвышалась неустойчивая пирамида из консервных банок, трех бутылок с каким-то спиртным и чьих-то новеньких сапог. Судя по тому, что из-за обратной стороны пирамиды сиротливо выглядывал рукав какого-то кителя, список награбленного добра этим не ограничивался.

— Или вы, Лев, — капитан с прищуром глянул на Троцкого, — решили усовершенствовать свою мускулатуру путем перетаскивания тяжестей? Или грандиозным зрелищем погребения тела под кучей аглицкого мусора мы будем обязаны вам, Николай?

— Да мы вроде только самое нужное брали, — покаянно вздохнул Троцкий, переводя взгляд с кучи добра на смущенного Корено и довольно ухмыляющегося Туташхиа. — А оно вона как вышло…

— Понятно, — продолжая улыбаться, хмыкнул Арсенин. — После смены звания законопослушных матросов на статус пусть сухопутных, но пиратов, над вами возобладал хватательный рефлекс. А теперь, господа разбойники, слушай мою команду! Из всей кучи отобрать четыре ружья, к ним по сотне патронов. Каждому из нас по револьверу и еще патронов… ну, пусть будет штук с полсотни на ствол, а можно и того менее, чего тяжесть лишнюю таскать…

Пресекая немой вопрос Троцкого, капитан чуть преувеличенно тяжко вздохнул:

— Ну а зачем вам больше-то, Лев? Вы что, собрались со всей Британской империей перестрелку вести? Нет? Я почему-то так и подумал. Вот консервы — те все берите. Банки только на первых порах тяжелые, а со временем их все меньше и меньше будет. Нам еще невесть сколько до португальских земель топать, да и после, покуда мы до цивилизованных мест доберемся, один Господь ведает. Кстати! А зачем сапоги-то взяли? Никак для приварка, чтоб по примеру великих путешественников, когда консервы кончатся, кашу не из топора, так из сапог сварить?

— Это вам, батоно капитан, — без тени ухмылки обронил Туташхиа. — Идти долго. Шагать по лесам здешним будем, а вы, как на палубе, — в ботиночках. Будете в них путешествовать — через десяток верст босиком останетесь.