Юрий Раджен - В тени монастыря (СИ)

- Мастер, кто собирал посудомоечные шкафы? - спросил Ярин.

- Ласым, он...

- Но почему именно он?

- У него было свободное время, и я подумал...

- Правильно, потому что его ни к какой работе не подпускают! У него же руки из задницы растут! Вы знаете, что он шурупы вообще никогда не заворачивает?

- А что он с ними делает? - поразился мастер Елсей.

- А то вы не знаете. Он их молотком забивает!

- Ну что поделать, у троллей суставы тугие, сложно им отвертками орудовать. Не дело это, так вот сплеча рубить, вот так сразу, руки откуда-то не оттуда растут. Нужно разобраться сначала во всех обстоятельствах, помочь, посоветовать...

- А почему бы вам Ласыма на склад не отправить? Там ничего крутить не надо, пусть таскает туда-сюда! - это бы и впрямь не помешало: каждый работник цеха, если ему требовалось что-то со склада, отправлялся за искомым самостоятельно, и также самостоятельно относил туда готовые изделия.

- Это что же получается? - обиженно загундел Ласым, здоровенный тролль лет сорока с толстыми щеками и маленькими, поросячьими глазками, - ты, значит, весь день на стуле сидеть будешь, чаи гонять, а я - туда-сюда бегай да таскай? Разве ж это по совести? Я ж не виноват, мастер Елсей верно все говорит - у троллей тугие эти... уставы . И глазомер страдает. Что же получается, раз я тролль - то мне таскать туда-сюда?

- Не потому что тролль, а потому, что ты больше не умеешь ничего, - раздраженно откликнулся Ярин, - сейчас из-за тебя шкафы из плана вычеркнут...

- Ну и хрен бы с ними, - пожал плечами Ласым, - шкафы, фу-ты ну-ты. Морока одна. Разбираться еще в ваших чертежах, что куда заворачивать, да где сколько отмерить. А у меня дочка сопливит вторую неделю и жена суп пересаливает, и вы мне тут со своими шкафами - че?

- Мастер, куда девались все ручки от шкафов? - отвернулся от Ласыма Ярин, - как эти шкафы открывать-то будут, ногтями? Вы же знаете, кто их растаскивает, неужели это нельзя прекратить?

Это вызвало тихий ропот собравшихся гоблинов. Как так, прекратить? Ведь цех не принадлежал мастеру Елсею или отцу Пигидию - он был, согласно идеологии культа Равенства, народным, общим. А раз так, то почему бы не позаимствовать с него нужные в хозяйстве вещи? Ведь народное - это и немножко твое, не так ли?

- Это все никсы, - выкрикнули из толпы, - они завсегда ручки воруют!

- Мастер, почему бы вам как-нибудь не проверить карманы на проходной? Сразу же узнаем, никсы это, или...

- Ну ты сказал, карманы проверить... Мы что ж, инквизиция что ли? Доказательств, что это кто-то из цеха, нет!

- А кто тогда? Никсы?

Ярин пытался воззвать к разуму мастера Елсея, который, разумеется, не мог верить ни в каких никсов. Но, посмотрев на его лицо, парень внезапно сдался. Оно не выражало ни толики понимания, только какую-то капризную расстроенность: как же так, почему вдруг все обернулось такой плохой стороной? Ну да, в цехе были некоторые недостатки. Но разве это уж было так важно? Тоже мне, беда! Ручки можно и на барахолке купить, а что шкаф скособочился - так домовитый хозяин должен уметь и сам подлатать, подкрутить, где нужно. Разве ж это главное? Главное, чтоб коллектив дружный был, чтобы все по совести было, по справедливости. Нельзя сказать, что мастер Елсей вообще ничего не делал, чтобы улучшить работу цеха: он и стенгазету распорядился оформить, чтоб ударников производства хвалить, а лентяев и прогульщиков - клеймить позором, и колонну на День Народного Единства всегда оформлял красиво... Вот это было дело! А ругань и скандалы мастер не любил, не говоря уже об обысках на проходной, и всегда старался уладить все по возможности мирно, сильно расстраиваясь, если конфликт погасить не удавалось.

- Ты, парень, грубоват. Но, может статься, и дело говоришь, - донесся из толпы спокойный, уверенный голос. Удивленный неожиданной поддержкой, парень обернулся и нашел глазами своего помощника.

Им оказался Томаш. Хоть он и работал простым токарем, толпа почтительно замолкла: Томаш совмещал свою работу с должностью цехового настоятеля. Он не был рукоположен в полноценный церковный сан - Церковь пока даже не даровала ему новое, подобающие служителю культа имя - но, тем не менее, Томаш по влиянию был вторым человеком в цеху. Именно он возглавлял цеховые соборы, и в немалой степени предопределял принятые на них решения: в Империи было принято голосовать единогласно "за", так что многое зависело от формулировки вопросов. Также Томаш мог наложить епитимью за невыполненный план, пьянку на рабочем месте или семейную ссору - о такой рабочий тоже должен был уведомить коллектив на соборе.

- Подвели мы нашу страну, и Церковь нашу подвели, - продолжил меж тем Томаш, - такую ответственность на нас возложили, а мы что? Подкачали мы, братцы. А ведь городской собор совсем скоро, что о нас скажут? Мы и так план с трудом выполняем, а о перевыполнении и речи нет. Нас же в отстающие запишут! А то и выговор объявят.

Ярину было не особо интересно, о чем там будут говорить на соборах всех уровней - по его мнению, ничего, кроме проблем, эти говорильни не привносили - но Томаша, которому придется выслушивать порицание за чужую криворукость, в данный момент понимал прекрасно. И окружающие Томаша рабочие завздыхали.

- Ты вот не любишь наши соборы, - словно прочитал мысли Ярина цеховой настоятель, - а напрасно. Приходи к нам сегодня вечером. Посидим, поговорим, может, и придумаем чего.

***

Ярин опоздал на начало цехового собора. Он тихо проскользнул в зал, уселся рядом с Тарпом - тот оставил для него свободное место - и принялся слушать Томаша, вещавшего со сцены:

- ... халаладжийские орды вероломно напали на братский народ Загорья! Под покровом ночи, они захватили Саракен и его пригороды. Храбрый Миджалель был вынужден отступить, и теперь собирает силы для того, чтобы выбить налетчиков из города. Двор Императора Галыка уже выразил согласие поддержать нашего друга боевыми машинами и инструкторами, сколько понадобится. Мы должны положить конец этой войне, которая, едва начавшись, унесла тысячи жизней - женских, детских, стариковских! Колонны беженцев движутся к Шенайской Переправе - епископ Джирбинской Церкви уже распорядился принять всех нуждающихся, и выступил с просьбой к народу Империи поддержать наших братьев пожертвованиями. И мы тоже должны внести свою лепту! Поэтому ставлю на голосование вопрос: кто за то, чтобы отказаться от премиальных этого квартала в пользу беженцев из Саракена?

Томаш упер взор в толпу, и под его присмотром руки медленно, неохотно потянулись вверх. Никому не хотелось отказываться от премиальных - деньги были бы совсем не лишними! - но и прослыть среди товарищей бессердечным жадиной, отворачивающегося от голодных женщин, детей и стариков, было неприятно.