Тамара Вепрецкая - Сантрелья

Я похолодела. Мой горячий поклонник превращался на глазах в моего заклятого врага.

— Я не казнил его потому же, почему я не могу казнить Элену, — отрезвил его отец, — потому что я даже не знаю, кто он. Но если он будет упорствовать в своем молчании, ему несдобровать.

— А как же эти предметы? Разве они не доказывают колдовство? — опять взвился Альфонсо.

Владелец замка вздохнул и вдруг хитро улыбнулся:

— А почему бы нам не взять на вооружение магию во имя нашей святой войны?

Я почти обожала добродушного, но волевого бородача. И надежда тут же пустила корни в моей душе.

— А теперь вернемся к тому, с чего начали, — упрямо стоял на своем отец. — Отведи Элену к Сакромонту.

— Хорошо, отец, — вздохнул мой поклонник. — Разрешите, я только попрощаюсь с ней.

— Только без глупостей, — махнул рукой дон Ордоньо и вышел.

Альфонсо замер на месте на минуту-две, потерянный и унылый. Потом осторожно приблизился ко мне, аккуратно поднял меня из кресла и бережно прижал к себе.

— Прощай, — шептал он, горячо целуя мои виски и лоб, — прощай, любовь моя.

И он покрыл все лицо мое поцелуями и, наконец, приник к моим губам, но лишь на мгновенье. Он тут же отпрянул и выпустил меня, собрав всю свою волю в кулак. Я, наверное, напоминала бесчувственную куклу. Я просто ждала, кончится, когда он отведет меня к Абдеррахману, казавшемуся мне теперь просто родным и близким человеком. Он не доверил меня дежурившему у двери охраннику, а сам лично привел меня в покои араба.

Из приоткрытой двери лилась музыка. Звуки дрожали и замирали в каком-то заунывном волнении, потом тревожно перегоняли друг друга, взбирались наверх и на самой кульминации обрывались, словно лопалась струна, — лишь в воздухе повисала звенящая тишина, как разрешение только что оборвавшегося звука. И снова печальная мелодия сменялась смятенным тремоло, и в этих чарующих звуках отражалась терзавшаяся душа.

Мы застыли, не вправе прервать эту необычную восточную музыку, и тихонько вошли, только когда возникла длительная пауза. Абдеррахман сидел на полу и держал на коленях струнный инструмент наподобие гуслей с великим множеством струн. На кончиках указательных пальцев я заметила какие-то колечки, при помощи которых он, видимо, и извлекал эти таинственные звуки из инструмента.

— Ты здорово играешь на кануне /Канун — арабский струнный музыкальный инструмент/, Сакромонт, я всегда говорил тебе это, — похвалил его дон Альфонсо.

— Спасибо, дон Альфонсо, — Абдеррахман поднялся и поклонился молодому господину. — Я благодарен тебе за Элену. Ты славно защищал ее.

Молодой человек кивнул, подтолкнул меня к Абдеррахману и направился к выходу. У двери он вдруг обернулся и бросил:

— Береги ее, Сакромонт.

— Непременно, — поклонился араб.

Альфонсо вышел. Мы с арабом застыли друг перед другом и упорно молчали. Я так ждала его возвращения все эти дни, а теперь, когда мне просто необходимо поговорить с ним о Коле, я чувствовала, что не смогу начать разговор первой. Я ощущала какую-то вину за то унижение, которому он подверг себя во время этого бесстыдного судилища.

Вдруг Абдеррахман произнес:

— Пророк сказал: «Пусть за каждым плохим твоим поступком следует хороший, который загладит предыдущий, и относись хорошо к людям!»

Я в недоумении уставилась на него, не понимая, что он имеет в виду. Он прошелся по комнате и остановился у окна. Я заметила, что он всегда любил смотреть в окно, когда о чем-то размышлял. Еще через минуту он промолвил:

— Ты полюбилась молодому господину. Если он вызывает у тебя ответное чувство, ты свободна в своем выборе.

— Абдеррахман, мне не до любви! — вскричала я, пораженная его проницательностью. — Не отказывай мне в своем покровительстве! Мне здесь некуда пойти и не к кому обратиться! Ты единственный, кому я могу доверять. И это подтвердил самый близкий мне человек — мой брат.

— Николас? — удивился он.

— Да. Я его видела. Он томится там внизу, в сырой, зловонной темнице. И еще я знаю, что ты был добр к нему, как ты до сих пор был добр ко мне.

— Я догадывался об этом, — кивнул он.

Он задумался и смотрел мимо меня, пребывая в подавленном настроении. Я не знала, что привело его в уныние, но мне казалось, что я нарушила его размеренную жизнь, а он, переоценив свои возможности, осознал, что не в состоянии исполнять миссию моего достойного защитника. Я создавала для него проблемы.

— Извини, если я чем-то обидела тебя, — почему-то сказала я, причем произнесла я это легко и спокойно, только устало.

Он встрепенулся и изумленно взглянул мне в глаза.

— Тебе не за что извиняться. Просто я устал с дороги и огорчен произошедшим. Ты тоже утомлена. Я должен вернуться в зал. Дон Ордоньо приказал мне быть на обеде. Ты, к сожалению, не сможешь составить мне компанию сегодня. Но Сулейман покормит тебя.

— Я не голодна, Абдеррахман, но мне нужна твоя помощь и поддержка, точнее, нам — мне и Николаю — нужна твоя помощь и поддержка, — взмолилась я, цепляясь за его рукав, как утопающий за соломинку.

— Ты можешь положиться на меня, Элена, — он легонько сжал мою руку. — Я обязательно помогу, сделаю все, что смогу.

Он еще раз, на сей раз крепко, стиснул мне руку и вышел.

Было раннее утро. Меня разбудил приглушенный скрежет камня о камень. Я открыла глаза и заметила, что Абдеррахман направился в открывшийся проем потайного хода. Он совершал какой-то привычный утренний ритуал, связанный с посещением подземелья. Я подумала, что отсюда он, возможно, проникает в казематы, по долгу ли службы или по собственному почину. И я решила его выследить.

Вот он шагнул в темноту подземелья и стал спускаться по крутой лестнице. Я скользнула с дивана и босиком, чтобы не шуметь, прокралась к выходу. Он уже спустился, и тогда я осторожно последовала за ним, крадучись по пыльным камням. Спустившись, я, как и раньше, не обнаружила присутствия араба, но до деревянной скульптуры Христа коридор освещался факелом и был пустынен. Я стала растерянно озираться и догадалась заглянуть в узкий проход между лестницей и стеной. Он постепенно совсем сузился, превратившись в низкий тоннель. Мне пришлось пригнуться, но я чувствовала, что я на верном пути, почти уверенная, что таким образом я непременно доберусь до подземной тюрьмы. В тоннеле тускло мерцал далекий свет: наверное, впереди шел Абдеррахман с факелом.

Неожиданно я уперлась в тупик, на стене которого в держателе горел факел. Куда же делся араб? И вдруг слева я различила полоску света, сочившегося сквозь чуть приоткрытую дверь. Я подкралась и заглянула внутрь. То, что открылось моему взору, повергло меня в шок, это невозможно ни вообразить, ни выдумать.