Тамара Вепрецкая - Сантрелья

Он взял меня за руку и крепко сжал ее:

— Элена, мы с тобой родичи.

— Как это?

— Я понял это, когда ты в тот вечер у хозяев говорила на своем языке. Он так похож на язык моей родины. Моя родина — Русь! И это действительно очень далеко.

Я напряглась. Таких совпадений не бывает. Если только это не подстроено специально кем-то свыше, не то для забавы, не то еще для каких-то неведомых нам целей. Так не бывает, это я знала точно. Но также точно я знала теперь, что означает имя Сакромонт. Но я ждала, когда и это мой милый лже-араб, мой далекий земляк поведает мне сам. Он, видимо, заметил мое смятение и не знал, как расценить его.

— Ты не веришь мне? — потребовал он.

Я придвинулась к нему, взяла его за руки и посмотрела ему прямо в глаза:

— Я верю тебе, ведь я видела, как ты молился Перуну, не так ли?

Он утвердительно покачал головой, не отводя взгляда.

— Как зовут тебя, русич? — спросила я, заранее зная ответ.

— Святогор. Так звали меня очень давно. И лишь в последние годы в замке меня называли Сакромонтом. Я сказал им, что это мое настоящее имя.

Вот и все. Напряжение спало. Уже неделю я жила в одиннадцатом веке, в самом начале одиннадцатого века, и была гостьей того самого Святогора, чью рукопись я все никак не могла дочитать; того самого Святогора, который являлся далеким предком моего студента Алеши Рахманова и передавшего мне эту рукопись Владимира Сергеевича; того самого Святогора, который должен владеть тайной Тартесса.

— Мы должны спасти Колю! — воскликнула я. — Ты поможешь мне, Святогор?

Я получала наслаждение, произнося это имя.

— Не беспокойся, — и он положил мне руки на плечи. — Мы выручим его. Я часто бываю в каземате. Я являюсь переводчиком у дона Ордоньо и помогаю ему общаться с арабскими узниками. Я уже не раз беседовал с Николасом, но я не предполагал, что он русич, и что он из будущего. Он прекрасно владеет латынью, поэтому мы многое сумели обсудить…

— Что ты предпримешь? — нетерпеливо перебила его я.

— Не спеши, — осадил меня Святогор. — Надо все тщательно взвесить. Я не готов пока представить план действий.

— Я нахожусь здесь уже неделю. Целую неделю назад я могла начать предпринимать что-либо. Я ведь в первый же день рассказала тебе о брате, — обрушилась я на моего земляка с упреками.

— Но в первый же день ты пыталась бежать, как раз когда я думал устроить вашу встречу, — парировал он.

— Пусть так. Но ты догадывался, что он и есть мой брат, и не спешил помочь ему, — упрямилась я. — Тебе все равно, что будет с нами. Ты не представляешь себе, как страшно оказаться в чуждом тебе мире.

Он вскочил, разгневанный моими несправедливыми нападками.

— Мне, как никому, известно, насколько страшно оказаться в чуждом мире! — вскричал он. — Ты несправедлива! И потом я же верю в Аллаха. А Пророк сказал: «Не уверует никто из нас по-настоящему, пока не станет желать брату своему того же, чего желает самому себе».

Я уставилась на него в недоумении, пораженная не то наивностью его, не то лицемерием.

— Ты веришь в Аллаха? — медленно произнося слова, изумилась я.

— Я воспитывался в этой вере, я пропитан ее философией с детства, — успокоившись, отвечал он с достоинством.

— А как же Перун и… остальные божества? И еще Богоматерь? — снова удивилась я.

— Элена, я расскажу тебе о своей жизни, и тогда ты поймешь меня. И не осудишь. Я принял всех богов с детства и не смог расстаться ни с одним из них. Каждый имеет для меня смысл. И это моя вера, и это моя правда. Они помогают мне жить. Впрочем, речь не идет о множестве богов, все гораздо сложнее, речь идет о переплетении вер, которые сложились в моем сознании в определенное восприятие мира.

Мне стало стыдно. Я вела себя, как капризная девчонка, а ведь он не заслужил ни моих упреков, ни моих наставлений, ни моего недоверия. Он как-то потерянно смотрел в окно, оказавшись в ореоле солнечного света. Солнце осветило волны его светлых волос, создав волшебную ауру вокруг его головы. Я ощутила внутренний трепет оттого, что находилась рядом с этим необычным загадочным человеком. Я робко приблизилась к нему, вошла в оконную нишу, заслоняя ему обзор, и поймала взгляд его зеленых глаз.

Я не ведаю, что он прочитал в моих глазах. Подразумевала я просьбу о прощении, но он, по-видимому, увидел там лишь тревогу, потому что ласково улыбнулся и промолвил:

— Все будет хорошо.

— Расскажи мне о себе, — попросила я.

— Обязательно, только сейчас меня давно ждет дон Ордоньо. Вечером мы обо всем поговорим и подумаем.

И все же я обидела его. Такой вывод я сделала из его нарочито предупредительного тона — так разговаривают с назойливым ребенком, когда сердятся на него, но хотят избежать новой вспышки капризов.

В дверь постучали. Я открыла и увидела встревоженного дона Альфонсо.

— Элена, меня послал за вами святой отец, — взволнованно заговорил он. — К счастью, он уверен, что вы заперты в моей комнате, так что именно мне поручено доставить вас в часовню.

Итак, священника не оставляла мысль о проведении допроса с пристрастием. Моя участь пока представлялась туманной.

Дон Альфонсо провел меня помещениями нижнего этажа. Мы двигались какими-то бесконечными коридорами, стараясь избегать людей. Из башни, где располагались покои владельца замка и его домочадцев, мы через потайную дверь проникли в домовую церковь. Она помещалась на втором этаже надвратной башни, а еще выше, над церковью, находился замковый колокол, извещавший обитателей о вечерних богослужениях, о важных внутренних событиях, а в моменты опасности — о приближении врага.

Мы вошли в довольно темное помещение со сводчатыми потолками. Вдоль стен ютились грубые лавочки, в нишах примостились небольшие деревянные скульптурки Богоматери и святых. В алтарной части между двумя узкими окнами висело большое деревянное распятие, а под ним на столе стояли массивные подсвечники с высокими свечами и церковная утварь. Падре Эстебан отдавал там какие-то распоряжения двум церковным служкам. Окна часовни, вероятно, были заделаны слюдой. Солнечный свет как-то нереально преломлялся через нее и отражался прямо на тонзуре святого отца, заставляя ее весело и несерьезно блестеть. Это вызвало у меня невольную улыбку, не ускользнувшую, однако, от проницательного, всепроникающего взгляда священника.