Анатолий Махавкин - Прайд (СИ)

Невзирая на всеобщую толчею и неразбериху, гонцы осторожно обтекали меня со всех сторон, не решаясь даже прикоснуться, что естественно позволяло им избежать дополнительных неприятностей. Правда, некоторые из юношей, задерживали свой стремительный бег, поворачивая вытянутые, как у гончих смуглые лица и любопытствуя: что за странный тип, шляется в такую рань, не пытаясь заняться важными делами. Видимо я достаточно красноречиво отвечал на их взгляды, потому как они, утратив остатки ненужного любопытства мчались дальше, помахивая дубинками и тяжело выдыхая свежий утренний воздух.

Ощутив пристальный взгляд на своей спине, я обернулся и увидел знакомого капитана, замершего на противоположном берегу людской реки. Он вперился в толпу, словно кого-то разыскивал в её бурном потоке. Интересно, каковы шансы, что бравый вояка пытается найти не меня, а кого-то другого? Справедливо рассудив, насколько эти шансы стремятся к нулю, я решил помочь человеку и подняв руку, помахал капитану, надеясь на ответную реакцию.

Хм, честно говоря, капитан не оправдал моих надежд. Он лишь уставился на меня горящими глазами и натянул поводья лошади, вынудив ту оскалиться в фальшивой ухмылке. Махнув офицеру, на прощание, я отправился дальше, омываемый волнами отставших гонцов.

Лица этих аутсайдеров выражали отчаяние, а щуплые плечи, едва прикрытые остатками халата, щеголяли отметинами предыдущих неудачных забегов. Один из неудачников, пошатываясь, споткнулся и растянулся в пыли, истоптанной сотнями ног. Воробьиные плечики содрогались, то ли от рыданий, то ли от прерывистого дыхания. Когда я подошёл ближе, дрожь в теле прекратилась, и парень неподвижно замер на камнях, повернув ко мне ничего не выражающее лицо с тусклыми стекляшками глаз. Из полуоткрытого рта вытекала тонкая струйка крови. Всё, отбегался. Ничего не поделаешь – это жестокий мир и покойнику возможно ещё повезло, дожить хотя бы до такого возраста.

Точно дождавшись нужного момента, из переулка показалась поскрипывающая телега, запряжённая парой горбатых тварей со спиленным рогом посреди вогнутого лба. Телегой управлял тщедушный старикашка в чёрном латаном-перелатаном халате. Рядом восседали два огромных парня, обнажённых до пояса. Великаны походили друг на друга, как две капли воды и при этом, сохраняли фамильное сходство с папашей, дрожащей рукой направляющим своих скакунов.

Папаша Цезират и сыновья за работой. Когда благородные купцы неспешно двинутся со своим товаром к рыночной площади, их взгляд не должны обременять всякие неприятные предметы, подобные истекающему кровью на мостовой.

Братья спрыгнули с повозки и склонились над мертвецом, преодолевая сопротивление непомерно раздутых бурдюков, ошибочно именуемых животами. Раз-два и тело гонца отправилось в повозку, где им занялся Папаша.

– Удачного дня, Папаша Цезират, – поздоровался я, наблюдая за слаженной семейной работой, – слышал, вы удачно пристроили свою дочь?

Братья синхронно уставились на меня своими тусклыми бусинами и повернулись к отцу. Кроме богатырской силы, Цезират не смог наделить сыновей ничем более, поэтому был вынужден на старости лет направлять их, подобно тому, как он погонял горбатых уродов, везущих повозку. Пожалуй, те всё-же, были несколько сообразительнее.

– Удачного дня и тебе, добрый человек, – прошамкал Папаша, демонстрируя жалкие остатки зубного запаса, – действительно, Создатель оказался благосклонен к моим просьбам и мне удалоь определить Фалину в гарем глубокоуважаемого градоначальника. Правда, весьма огорчает тот факт, что доблестный Эфеам до сих пор не оказал чести оросить прекрасный сосуд своим семенем. Государственные заботы снедают сего благородного мужа.

Ага – государственные заботы, плюс запущенная гонорея, да ещё прогрессирующая импотенция на почве алкоголизма. Бедная девочка останется нетронутой до тех пор, пока доблестный Эфеам не отбросит копыта от пожирающей его венерической болячки.

– Как работа? – поинтересовался я, кивая на повозку, – генерал Амалат горячо расхваливал старого Цезирата и его добросовестный труд. Он до сих пор вспоминает, как вы справились с приказом падишаха после Молниеносной войны.

Старый пердун искренне удивился, когда я упомянул имя главнокомандующего армией падишаха, но на морщинистой физиономии одновременно расплылась самодовольная ухмылка. А как же – старый развратник всё ещё помнит его. Высохшая рука, испещрённая алыми точками погладила желтоватую бородку, а сморщенное личико цвело и попахивало.

– Было время, было, – проскрипело это древнее нечто и тяжело вздохнуло, – а вот нынешняя работа не приносит мне никакого удовлетворения, добрый человек. Какое удовольствие подбирать дохлятину на улицах столицы, даже если за это платят хорошие деньги? – он расплылся в недоброй усмешке и его кривые пальцы алчно зашевелились, напоминая лапы жадного паука, – Нет в этом никакой романтики. Впрочем, за каждого мертвеца платят сотую долю, от его веса. Причём, в последнее время умерших становится всё больше и больше.

Ну это, как раз, совсем неудивительно. Аппетит приходит во время еды.

– А в чём дело? – спросил я, на всякий случай, – до меня доходили слухи, как нищие кончают счёты с жизнью, вспарывая свои животы.

– Ложь, – махнул рукой Цезират, – я тоже слышал эти бредни. Плюс ещё чепуху о каких-то разбойниках, таящихся под землёй и вырезающих целые семейства. Поверь мне, добрый человек, ни в одном слове этой ерунды нет ни капли правды. Те тела, которые мы находим, не похожи на бедняков и на их коже нет и следа от царапин или порезов. Я готов поверить в руку Всевышнего, поражающую грешников, о чём любят рассказывать муллы, но сколько могли нагрешить молодые люди, не достишие восемнадцати? Сомневаешься в моих словах? Взгляни сам, добрый человек.

Он повернулся и отбросил покрывало со своей повозки, похваляясь мрачным содержимым. Я подошёл ближе, чтобы лучше рассмотреть груз и сыновья Цезирата протопали к другому борту, стремясь не упустить самое интересное. Я заметил, как один из братьев нервно вытер лысину огромным платком, а другой плотоядно облизнулся. Интересно: он их насилует или только ест? О сыновьях Папаши ходили о-очень разнообразные слухи. Как, впрочем, и о самом Папаше. Амалат вспоминал не только о том, как они жгли тела павших солдат, но и кое-что ешё. Но об этом он вспоминал только тогда, когда упивался в стельку.

Тела укладывали на дно повозки весьма умелые и опытные руки – сразу видно профессионалов. Каждое тело аккуратно обернули куском ткани положив, предварительно руки на грудь, как и полагалось, по обычаю. Папаша Цезират не даром поедал свой кусок хлеба, или чем он там ещё испытывал свои гнилые зубы, прежде чем промыть их кувшином вина.