Людмила Астахова - Кошка колдуна

Мой оптимизм и вера в себя не угасали почти до октября две тысячи двенадцатого. Я не сдавалась и не жаловалась, я искала Даньку, я работала как ломовая лошадь на трех работах – дневной, ночной и копирайтером каждую свободную минуту. Я умудрилась продать Ласточку дороже, чем ее купила (и откуда у дяди Федора взялись такие деньжищи? Неудобно-то как!). – Я безропотно перешла на чай, хлеб, доширак и куриную кожу, и, наконец, я съехала с квартиры, чтобы экономить на аренде. Впрочем, несколько недель активного кочевья по друзьям тоже ничего не решили.

Теоретически место жительства у меня имелось, но практически жить там было невозможно.

«Дом-корабль» – звучит красиво, но любой ленинградец-петербуржец знает, что скрывается за таким звучным названием. Шестисотая серия, будь она неладна! Неистребимый запах тухлых яиц, вечно сломанный лифт, мусоропровод с крысами, черная лестница со следами жизнедеятельности люмпенов, низкие потолки, совмещенный санузел, гнилые трубы и батареи, чья температура чуть-чуть выше, чем у коченеющего трупа. А еще – слышимость. О, этот бич обитателя мегаполиса! Никакие евроремонты не спасали. Чем ни обивай стены, какие потолки ни натягивай, а все равно на первом этаже слышно, как чихают на пятом. Нет, ну, может быть, где-то у кого-то и мусоропровод не заварен, и лифт работает, и лестницу регулярно моют, но наше родовое гнездо относилось к категории жилья, которое застыло в восьмидесятых. Продать или обменять такую жилплощадь было практически невозможно. Даже если потенциальных покупателей и не отпугивали дивные виды и чудные звуки трамвайного парка под окнами, количество жильцов на шестьдесят кв. м площади превышало все разумные пределы. Кроме меня, в трехкомнатной квартирке на улице Морской Пехоты были прописаны: тетя Валя – мамина младшая сестра с мужем Сережей, две кузины – Надя и Оля, обе, по счастью, еще незамужние, двоюродный брат Вадик с женой Люсей (на седьмом месяце), а также пес Тузик и черепашка. Когда на пороге появилась я с кошачьей переноской, кроме Тузика радовалась только кузина Ольга, и то по причине феерического пофигизма. Прочие родственники в проявлении родственных чувств предпочли остаться сдержанными. Конечно, нам нашлось место. Раскладное кресло в комнате кузин стало нам с кошкой пристанищем, но надолго бросать якорь на улице Морской Пехоты было просто неразумно. И очень скоро вопрос встал ребром. Аккурат когда Люся разродилась двойней.

В канун весьма почитаемого дядей Сережей праздника – дня Великой Октябрьской социалистической революции тысяча девятьсот семнадцатого года, я созрела податься в бега. Денег на отдачу долга по кредитной карте у меня уже не было, родственники очень вежливо – как-никак культурная столица, – но настойчиво подталкивали к двери, а впереди отчетливо маячила перспектива близкого знакомства с коллекторами – это неотвратимо, как цунами, надвигался срок погашения процентов по моему главному кредиту. Тому самому, который мне так любезно и настойчиво предлагал закрыть господин Дэ Сидоров в последний день весны, а я так беспечно отказалась. Локти от бесплодных сожалений я уже к этому моменту изгрызла до плечевого сустава, но толку-то? Дэ Сидоров испарился без следа, словно и не было никогда ни его, ни ООО «БТЗ», ни кейса с деньгами. Да, разумеется, я его искала с твердым намерением броситься в ноги и оказать любую услугу, хоть экотуристического, хоть эротического плана.

Меж тем папа честно сказал, что не может пустить меня пожить в его квартиру, жена против, а это ее жилплощадь. Но лыжи взаймы дал, спасибо ему большущее. Ожидать, когда по месту прописки окончательно созреет революционная ситуация, я не стала – исчезла на заре, даже не опустошив напоследок хозяйский холодильник. Родне еще долго придется общаться с банком и коллекторами. Впрочем, на этот счет я не слишком беспокоилась. Двоюродный брат Вадик, отслужив на Северном флоте, работал нынче в структуре, которая своих не выдает, и любому коллекторскому агентству способна показать «национальную индейскую избу». Моей порядочности и родственных чувств хватило на то, чтобы прилепить на зеркало стикер с запиской почти предсмертного содержания, дескать, не поминайте лихом, жизнь не удалась, не свидимся мы боле, завещаю кошку Баську вам, дорогие родственники. В случае чего Вадик предъявит мою писульку кому следует, объявят меня в розыск… Это я так себя успокаивала, чего уж там. Но в то, что шансов отбиться от банка у родни всяко побольше, чем у меня, я искренне верила.

А путь мой лежал все в ту же Новгородскую область, в окрестности Чудова, где мне принадлежал никем и никак не учтенный домик в умирающей деревне. Оставила его мне сестра бабушкиного мужа в память о тех летних месяцах, которые я проводила в ее занятном обществе.

Бытие, как говорится, определяет сознание. В оторванной от цивилизации деревеньке, куда добраться можно было лишь на лыжах зимой или на лодке летом, я очень быстро вспомнила, и как топить русскую печку, и как дрова пилить-колоть, и как выживать на подножном корме, почти охотой и собирательством. Охотник из меня был аховый, для собирательства сезон оказался неподходящий, зато рыбацкие ухватки припомнились быстро. Чего тут вдоволь, так это рыбы. Ею немногочисленные местные жители и спасаются. До ближайшей цивилизации – двенадцать километров через лес, единственная власть – егерь, самый подходящий транспорт – лыжи. Средневековье!

Но у меня, едва лишь мой телефон вышел из радиуса приема любых сетей, просто камень с души свалился. Сюда точно никакие коллекторы не доедут. Ни-ко-гда. Даже за полтора миллиона.

Проблема была с едой. Лишний раз показываться на людях мне было не с руки, а прихваченные с собой в рюкзаке припасы, как ни растягивай, а до весны точно кончатся. Но баба Надя (одна из двух обитательниц деревни) пришла мне на выручку. Все-таки тут не только натуральным обменом жили, деньги тоже были в ходу. «До лета полежат, – хозяйственно проверила на просвет и разве что на зуб не попробовала мои последние сто баксов баба Надя. – Лезь, Катька, в подпол, нагребай огурцов, грибов бери из бочки. Муки не дам, и не клянчи, а картошки бери, сколько утащишь». Нагрузив сани припасами, я торила снежную целину, прорываясь сквозь метель к своему пристанищу, и чувствовала себя при этом персонажем поэмы Некрасова. Как минимум.

Умостившись на печи в пятистенке («большую избу» по зиме все равно было не протопить), при лучине (электричества-то нет, а свечи экономить надо), я вгрызалась попеременно то в печеную картофелину, то в соленый огурец, запивала колодезной водой – и ревела белугой. Страшила не перспектива застрять в этом медвежьем углу на неопределенный срок (этнотуризм, а?! Полный этнотуризм!), пугала полнейшая безнадега впереди. Но фамильный оптимизм очень скоро пришел мне на выручку. Я же не в Средневековье оказалась, в самом деле, и не в тайге глухой. Крыша над головой есть, люди тоже рядом – каких-то полкилометра до соседки, сама жива-здорова (нельзя болеть, нельзя). Вот придет весна, и все-все обязательно наладится. Точно. Наверняка. По-другому и быть не может.