Екатерина Рысь - Печать богини Нюйвы

И Татьяна, видавшая виды, по-настоящему испугалась. Она сжалась в комочек и больше всего хотела бы спрятаться под циновкой, на случай, если эта буря случайно налетит на нее.

– Вернулись разведчики, – подкравшись незаметно, тихонько шепнул Цзи Синь на ухо небесной деве душераздирающим голосом.

– Понятно, – кивнула Таня. – Все плохо.

– Сейчас узнаем, насколько, – задумчиво молвил братец Синь, когда предводитель сделал знак побратимам собраться на совет.

Что-что, а совещаться братец Синь очень любил, а потому рванул, что называется, с места в карьер.

– Сам виноват! – выдал он без обиняков. – Пока ты собирал урожай, Сян Лян собрал армию! И кто повинен, что людей в Фанъюе некому было защитить? – и бесстрашно ткнул пальцем в командира, чтобы уж никто не усомнился – виноват именно он.

Братец Фань пробормотал смущенно:

– Но, брат Синь… Кто ж знал-то! Ведь Сян Лян воюет с Цинь…

И тогда Лю взорвался фугасным снарядом снова:

– Этот Сян Лян и его племянничек! Хорошо же он воюет с Цинь! Все! Хватит! – проорал он, с каждым словом пунцовея лицом, словно зреющий плод граната. – Брат Синь, собирай людей! Место встречи – Фанъюй. Я покажу Сян Ляну, что у меня тоже есть войско. И я никому не позволю убивать моих людей и жечь мои города – ни солдатам Цинь, ни этому надутому князьку из Чу!

Он вскочил, одернул халат и зычно крикнул своим людям:

– Эй, собираемся! Идем в Фанъюй!

Татьяна от страха зажала уши, но ей было простительно, если даже кони от этого крика начали рваться с привязи, а рядовые бойцы так и вовсе разбежались по кустам.

Это было уже слишком, и зоркий Цзи Синь громко зашептал командиру:

– Брат! А как же небесная дева? Если ты уведешь весь отряд, кто останется здесь охранять ее?

– Она, – свирепо отрезал Лю, – поедет с нами. Рядом со мной. Найди ей смирного коня. А! Вот ты сам и присмотришь. В бою от тебя все равно толку мало, братец.

– А может… может быть, я тут подожду? – робко спросила Таня. И подала заказчику почти дошитое знамя, словно… словно какой-нибудь мандат Реввоенсовета.

Лю по-лошадиному мотнул головой, невероятным усилием меняя тон с громкого рычания на просто рычание:

– Нет! Я не могу разделить отряд. А самое безопасное место в уезде Пэй сейчас – рядом со мной, – и добавил уже мягче: – Не бойся, сестренка, Цзи Синь приглядит за тобой. Он всегда наблюдает за ходом боя с какого-нибудь высокого холма.

Татьяна растерянно оглянулась на Синя. Тот очень уверенно затрепетал веером. А что делать? Пришлось ему верить.

Затем Лю дернул ее за широкий рукав:

– Давай-ка отойдем.

Лагерь повстанцев располагался в потрясающем месте. Эти живописные скалы, хрустальные ручьи, яркую зелень и цветы только на шелке и рисовать! И уж никак не создана эта изысканная красота для того, чтобы партизанить и жечь города.

Лю Дзы постоял, помолчал, глядя вдаль на молочно-белый туман, пушистым покрывалом укрывший долину, а потом ка-а-ак саданул кулаком по камню со всего маху! Только кровь брызнула. Но боли он не чувствовал, нет.

– Прости, сестренка, но после того, как мы доберемся в Фанъюй, нам придется расстаться. Что ж я раньше не сообразил… Я отвезу тебя в храм богини Нюйвы. Практически, – и улыбнулся, – к порогу Небес. А сам найду твою сестру. Только… – и замолчал ненадолго.

– Зачем в храм? – запаниковала Татьяна. – А с тобой совсем-совсем нельзя остаться?

– Мы начинаем войну, – просто ответил Лю. – Война не место для девушки, тем паче – небесной. Но сперва мы перевернем каждый камушек в Фанъюе, и если твоя сестра там – мы ее отыщем, и я спрячу в храме вас обеих. А если нет… я все равно найду ее. Не думаю, что хулидзын так уж легко убить, а? Ну не плачь. Она жива. Ты же небесная дева. Ты должна знать такие вещи, разве нет? Даже я, смертный и земной, сразу понял, когда моя сестренка… Когда ее… Я это почувствовал. А ты… ты чувствуешь что-то такое?

Сказал не для того, чтобы солгать и тем утешить. Он и вправду сразу понял, что сестренки Чжен больше нет. Когда ее забирали, когда увозили в Санъян просто потому, что какой-то циньский прихлебатель не захотел отдавать собственную дочь в наложницы, заменив ее приглянувшейся крестьянской девчонкой, ничего не чувствовал, просто не знал об этом. Уж как чиновник провернул такое дело, про то лишь ему ведомо. Взятку дал, конечно. Свою пожалел, а Лю Чжен не помиловал. Тогда весна была, а осенью Лю как-то внезапно и сразу понял – сестры больше нет. Она сгинула в лабиринтах Внутреннего дворца в Санъяне, и, может статься, до сих пор скитается по дворцовым переходам ее неприкаянная и бесприютная душа…

Откуда ненависть к Цинь? Ха! Да, и отсюда тоже.

Татьяна как-то сразу, без лишних расспросов, догадалась, что именно случилось с сестрой мятежника Лю. Умерла она, сгинула, погибла – вот что! Когда кто-то теряет близкого человека, то в его горле навсегда появляется комок густой боли, мешающий произносить имя умершего без запинки. Даже когда рана в душе зарастает грубым рубцом и воспоминания не вызывают желания зарыдать в голос, имя все равно жжет губы, словно деревенский первач. Верно же и обратное: если связь с кем-то крепка и замешана на общей крови, то любящее сердце сразу подскажет, когда случится непоправимое. Таня прислушалась к себе и поняла, что Люся жива.

– Ты прав… – признала она. – Мою сестру не так-то просто убить.

По крайней мере, у красных из ЧОНа [18]расстрелять Людмилу Смирнову не получилось целых два раза, а от них мало кто уходил живым. «Фартовая я, – нервно смеялась потом Люся. – Ничего мне не сделается». Но первые седые волосы появились у нее после того, как на ее глазах чоновцы закопали живьем почти две сотни человек. И вспоминала внебрачная дочь питерского профессора-синолога о том случае только в непечатных выражениях. Таня тряхнула головой – прочь, прочь из памяти, страшные видения.

И тут Татьяну посетила гениальная мысль.

– Я дам тебе кое-что, – сказала она. – Небесную… диковинку.

Небесная дева сняла с шеи цепочку с медальоном и протянула Лю Дзы. Внутри обеих крышечек было по маленькой фотографии – портреты сестер, сделанные еще до переворота в Петрограде. Милые девичьи личики с округлыми щечками, глядящие на мир с восторгом в предвкушении чудес и счастья. Блаженны чистые сердцем!

– Это такие особые небесные… картины. На память, – пояснила Таня и, предвосхищая нескончаемые расспросы предводителя Лю, добавила: – Они сами собой делаются по воле Яшмового Владыки.

Мятежник Лю восхищенно, точно ребенок, повертел медальон, поцокал языком – да и повесил его себе на шею, заправив под халат.

– Да уж! Такую деву я точно не пропущу, будь уверена, сестренка! – промурлыкал он и эдак ласково погладил спрятанное на груди сокровище.