Диана Удовиченко - Знак Потрошителя

– Только о последних?

– Именно. Вы помнили, кто вы, и сохранили свои замечательные дедуктивные способности. Но увы, все, что было связано с Баскервиль-холлом, стерлось из вашей памяти. Это ужасно угнетало вас, потому вы и ударились во все тяжкие. Пытались вернуть утраченную память с помощью наркотиков, но приобрели только проблемы со здоровьем.

– А что там было, кстати? Как я понимаю, события в этой реальности отличаются от версии Конан Дойла.

Сенкевич запнулся, лицо его приняло озадаченное выражение, отчего сделалось глуповатым. Он немного помолчал, потом произнес:

– Нихе… нихре… никакого овоща семейства крестоцветных не понимаю. В памяти Уотсона тоже не находится нужных сведений. Я вижу пожар, вашу травму, а вот что к ней привело… Нет. – Он обернулся к Насте. – А вы, милая леди?

Девушка издевательски фыркнула:

– Плохо забывать, когда ничего не знаешь. Откуда у меня информация? Я всего-навсего домохозяйка, мое дело – простыни и квартплата. Вы не посвящали меня в свои дела.

– М-да… Творится какая-то ху… ху… хулиганская выходка памяти доктора Уотсона! – выкрутился Сенкевич. – Такое чувство, что у него тоже частичная амнезия. Ничего, надеюсь, справлюсь со временем. И кстати, мне нужно немного поработать в лаборатории. А в девять меня ждут у пациента.

Он вышел. Сэр Генри гавкнул ему вслед. Звук был гулкий, словно из бочки.

Лаборатория доктора Уотсона располагалась в подвале дома. Вход в нее перегораживала надежная дубовая дверь с множеством сложных замков. Сенкевич отпер ее, вошел, нажал на выключатель. Комнату залил тусклый мертвенный свет.

Обстановка скорее подходила обиталищу средневекового алхимика или берлоге ведьмы. Чего здесь только не было! В центре лаборатории стоял большой хирургический стол, на котором лежало что-то, покрытое тканью. Под белым полотном угадывались очертания человеческого тела. В изножье стола находилась динамо-машина. По стенам висели многочисленные полки с пробирками, колбами, книгами и большими банками, в которых застыли заспиртованные уродцы: двухголовые новорожденные щенки, котята с шестью лапами, кисти четырехпалых рук, венцом коллекции были несколько скрюченных эмбрионов. Последние выглядели особенно отталкивающе: один в чешуе, другой покрыт шерстью, остальные носили печать такого уродства, что в них с трудом угадывались человеческие детеныши.

В углу притулился большой деревянный ларь. Сенкевич откинул крышку – повеяло холодом. Ящик был доверху наполнен льдом, из которого торчали отрубленные, посиневшие части человеческих тел. Немного полюбовавшись на собрание останков, Сенкевич закрыл ларь. Здесь его ничто не шокировало, благодаря памяти Уотсона он знал все и понимал: это предназначается для медицинских экспериментов. Нельзя сказать, что ему это очень уж нравилось – Сенкевич не любил медицину, биологию, предпочитал чистую мистику и эзотерические практики. Но и доктор был им не чужд, что подтверждал стоявший неподалеку столик для спиритических сеансов.

Сегодня он не планировал никаких особенных работ в лаборатории. Так, решил уйти от друзей, пока они не начали новый круг расспросов. Не хотелось говорить о вещах, которые он сам не вполне понимал, а некоторые, такие как события в Баскервиль-холле, откровенно не помнил. Сенкевич уселся за письменный стол и глубоко задумался.

Сейчас ему казалось, что Миямото рассказал далеко не все. Что-то в логике хранителя времени выглядело то ли натянутым, то ли вовсе ущербным. В существование параллельных миров Сенкевич поверил сразу: еще в Равенсбурге ему не давало покоя слишком явное отличие реальности от того, что описывалось в учебниках истории. Но даже если так: почему нельзя вернуться в свой мир? Ведь он тоже где-то есть…

И почему портал вдруг сделался неуправляемым? Ладно, в первый раз он дал сбой из-за Насти и Дана. Во второй – то же самое, тогда Сенкевич еще надеялся избавиться от спутников и сделал расчет на одного человека. В будущем он вообще никаких расчетов не делал, действовал на авось. Но в Японии Сенкевич все просчитал правильно, он готов был поклясться. Портал на троих должен был вынести их во Флоренцию 1428 года, пускай и параллельную, альтернативную. Сенкевич точно это знал, потому что еще в своем мире и времени однажды проводил эксперимент. Открыл портал, но рассчитал его на перенос не туда, а обратно. Когда фиолетовая клякса расползлась по комнате, затем свернулась и снова развернулась, из нее со стуком выпала бронзовая статуэтка – мальчик с кувшином. Клеймо мастера на основании гласило: «Чезаре Тоцци, Флоренция, 1423 год». Значит, возможность попасть туда была!

Упорная личность доктора Уотсона изменила ход мыслей Сенкевича и направила их к тому, что лежало на столе. «Почему же не получается сеанс спиритизма? Может быть, нужно попробовать какую-нибудь другую методику? Но Аллан Кардек – лучший медиум Европы…»

Он подошел к столику, задумчиво погладил лаковую поверхность. Прислушался к мыслям Уотсона, постарался придавить упрямого доктора. Выходило, тот мечтал о вызове какого-то духа.

Сенкевичу стало еще интереснее. Ночь за ночью в лабораторию приходили два коллеги доктора, тоже помешанные на спиритуализме. И втроем они проводили сеансы, но дух с упорством тупой твари появляться не желал.

Он мобилизовал все свои знания предмета и пришел к выводу, что, вполне возможно, троица не совпадает по энергетике. Допустим, между двумя из них есть скрытая неприязнь или один подсознательно не верит в результат. Жена, откопал он в памяти. Уотсон тоскует о покойной Мэри и желает хотя бы поговорить с нею.

– Завтра попробуем подключить моих друзей. Возможно, их энергетика подойдет лучше, – вслух сказал Сенкевич, а про себя подумал: «Может, получится и другую проблему решить. Вызову дух Брюса, к примеру. Пусть растолкует, что там за сложности с вычислениями».

Он достал из жилетного кармашка хронометр, бросил взгляд на циферблат: половина девятого, время уходить. Подошел к большому дубовому шкафу, распахнул дверцу, за которой скрывался выход в темный глухой переулок.

Уже за порогом вспомнил и удивился: он впервые назвал Настю и Дана своими друзьями.

Но размышлять об этом было некогда: неугомонное эго доктора Уотсона вело Сенкевича к новым приключениям. Он шагал по темным, затянутым туманом улицам, держась как можно дальше от тусклого света фонарей.

«Куда собрался?» – попытался выяснить Сенкевич. Ответа, конечно, не последовало. Зато в голову ударил охотничий азарт: Уотсон что-то предвкушал. Свистнул, подозвал кеб, ловко вскочил в него, приказал:

– Ист-Энд.

Бросил кебмену три шиллинга, вышел и растворился в лабиринте узких, извилистых темных улочек. На Ханбери-стрит, под единственным работающим газовым фонарем, стояла субтильная женщина средних лет, в обтрепанном синем платье и желтом соломенном капоре.