Виктор Сиголаев - Фатальное колесо

Хотя… про Насреддина я стал читать во втором классе.

Вернее, стану.

Стану?

И тут неожиданно стало страшно. До темноты в глазах. До колик в животе. Скрутило от невыносимой жути так, что я уселся прямо на пол, где стоял, обхватив голову руками.

Стану…

Чего я «стану»? Читать Соловьева, которого взахлеб перечитывал четыре десятка лет назад? Не стану. Не интересно — в прошлом году пытался почитать. Скука.

Тогда что? Учиться ездить на большом велосипеде? Уже умею. Плавать? Играть в шахматы? Разводить огонь в печке? Всему этому я учился в семилетнем возрасте.

Но… все это я уже умею… умею… умею…

Ходить в студию игры на баяне? Фига с-два! Больше я этой ошибки не повторю…

Я еще посидел, успокаиваясь, встал на ноги и почему-то отряхнул колени.

Вот! Вот оно!

Больше я не повторю своих ошибок! Вот, что действительно может стать интересным в моем купированном состоянии. В этом тщедушном детском тельце высотой чуть более метра. С необъяснимыми для моего взрослого сознания ограничениями прав и личной свободы. В условиях непререкаемого диктата тех, кто по факту младше тебя.

Матери сейчас только двадцать восемь!

— Голова точно не болит? — мама появилась в дверном проеме, словно почувствовав, что я думаю о ней.

Она явно уже несколько оправилась от моего недавнего перфоманса и уверенно приближалась к реальности. За ее спиной обиженно сопя, маячил непризнанный гений, обескураженный возмутительным невниманием к его персоне.

— Го-ло-ва не бо-лит, — продекламировал я нараспев по слогам, имитируя наши с мамой уроки чтения, — мам, да ты не волнуйся — я не чокнулся. Мальчик в школе принес слова «Битлов», я увидел знакомые буквы и выучил. Хотел тебе почитать. По дороге шел, повторял и не заметил машину.

Мир встал на место.

Реки потекли по своему руслу. Деревья перестали расти корнями вверх.

Мама «возвращалась»:

— «Битлы» до хорошего не доведут!

Я подошел к матери и обнял ее, уткнувшись носом в передник. Вообще то, у нас в семье это не принято. «Телячьи нежности» и прочее…

— Ну, хорошо… хорошо, — мать неуверенно погладила меня по голове, — иди ешь, стынет уже. Осторожней надо… на улице…

Ну не может без морали.

За ее спиной густым басом ревниво заревел вундеркинд-недоучка…

А за окном неистовым крымским солнцем исходил по-летнему жаркий сентябрь 1973 года.

Беспомощность.

Злость, обида и острое ощущение всепроникающей беспомощности…

Что-то отвык я от правил бдительности в этом прайде одноклеточных. Расслабился с возрастом, и вот теперь лежу на животе, вытянув вперед руки, и вижу только спину своего обидчика.

Он, подпрыгивая, бежит в стае таких же приматов. Держит перед собой двумя руками портфель и выискивает очередную жертву среди карапузов, чтобы двинуть ее, как и меня, исподтишка в спину.

Абсолютно иррациональные действия.

В чем кайф?

Гормоны бушуют, страшно хочется отомстить. И лица своего ворога я не разглядел толком. Успел заметить только уголок красного символа пионерии поверх псевдо-джинсовой курточки отечественного производства.

Будь готов! Всегда готов!

Оказалось — не готов…

Ну, вот как так? Походя, между прочим, двинуть портфелем человека! Чтобы не загромождал проезжую часть, что ли?

Я медленно поднялся, уже привычным движением отряхнул колени и стал запихивать в штаны выбившуюся из-под куртки рубашку. За спиной хихикали…

— Караваев!

Таким голосом, наверное, обладала «железная леди» в Англии. В нем все — обличение преступника, вердикт присяжных, приговор и заодно — профилактика предстоящих правонарушений.

Я повернулся.

Валентина Афанасьевна. Учительница первая моя, которую, к слову, перейдя в другую школу во втором классе, я моментально забыл. Вопреки распространенным стереотипам. А сейчас, гляди ж ты, вспомнил имя-отчество моментально.

— Какие правила нужно соблюдать в школе? — хмуря брови, учительница стояла в дверях того самого класса, куда я и направлялся, но, к сожалению, проехал на пузе мимо из-за избытка кинетической энергии.

— Не пить, не курить, девочек не соблазнять, — тихо бурчу я себе под нос, продолжая приводить форму одежды в порядок.

Однако слух у пожилой учительницы отменный и профессионально чуткий. Впрочем, выдержка — тоже.

— Зайди в класс, — сказала она ледяным тоном, — встань перед доской.

Я с угрюмым видом проплелся в классную комнату и встал на лобное место.

Какие знакомые забытые лица!

На первой парте — Борька Фурманов. С ним я через месяц сдружусь. Вместе будем ходить на секцию спортивной гимнастики. Аленка Заяц — тайная любовь всех наших мальчишек. Близнецы Кирюхины, очкастый Петр Краев — именно «Петр», а не «Петя», отличник и зануда. Тимка, Артурчик, Люська, Натаха, Гиви — я же напрочь забыл всех вас!

— Какие правила следует соблюдать первоклассникам в школе?

Валентина Афанасьевна ничего не делает наполовину. Педагогическую загогулину всегда нужно разогнуть до конца. В назидание грядущим.

— Валентина Афанасьевна, Караваева какой-то старшеклассник толкнул. Он упал. Он не виноват, — верная и надежная Натаха.

Одновременно и тянет руку, и встает, и садится, и говорит взахлеб, пылая праведным гневом.

— Тише, тише, Наташа. Караваев, это правда?

Мне надо что-то сказать. Что-то простое и очевидное.

Я с ужасом начинаю понимать, что сказать нечего!

Вернее, на языке вертятся десятки заманчивых ответов, но они не могут принадлежать моему персонажу.

Какой-то сюрреализм.

Какой-то топорно примитивный ход развития сюжета. Два плюс два. Четыре, Караваев? Мне что, всхлипывая от обиды, заверить присутствующих в правдивости свидетельских показаний?

Элементарные частицы превращаются в монументальные куски реальности, между которыми нет прохода! Симфонический оркестр пытается исполнить Чижика-Пыжика и лажает, как пьяный лабух! Сознание взрослого трепещет от сжимающейся клетки требуемой обстоятельствами деградации.

Это похоже на приступ паники.

Той, которая уже была у меня вчера дома.

— Караваев, ты что молчишь? С тобой все в порядке?

Я понимаю, что если скажу «Да», все кончится.

Я вернусь на свое место и вольюсь в естественную среду полноправным членом. Стану в строй колонны, которая ровным шагом благополучно вела меня по жизни без малого полвека.

И я почему-то страшно не хочу этого.

Не хочу подчиняться этим простым как бамбук условиям и обстоятельствам. Сдаваться не хочу. Прогибаться. Деградировать не хочу.

Не желаю я мимикрировать!

В конце концов, я сюда не напрашивался…

Поворачиваюсь и на глазах у изумленных одноклассников в гробовой тишине выхожу из класса.