Андрей Баранов - Война и Мир – 1802

– Ах ты… мерзавец этакий, подлец, негодяй. раздери тебя холера! Сожрал за троих, а платить кто будет? Да я тебя сейчас прямо тут в землю закопаю, а еще лучше на колбасу порублю! Всех тузиков и жучек в округе уже переловили, а гости между тем каждый божий день свежачка требуют, сейчас я тебя того-с!

Дивясь сим нехристианским мыслям, как будто бы и вовсе немыслимым в просвещенной и культурной столице, граф Г. тем не менее преодолел брезгливость и собрав мужество в кулак направился к стойке. Там его взору открылась картина, достойная кисти художника: на стойке, схваченный за горло мозолистой рукой трактирщика, лежал его старый приятель Морозявкин… несомненно это был он! Одеждой он правда скорее напоминал бездомного бродягу, но не потерял присутствия духа и отбрехивался как мог:

– Да где ж это видано, так ломить за пару кружек пенного? Это беспредел! К тому же наполовину разбавленное… кислое, – последние слова Морозявкин уже прохрипел, так как пальцы хозяина сжимались все сильнее.

– Кислое? Да ты сейчас тут сам скиснешь!

На этом месте гневный спич трактирщика был прерван – тяжелая длань графа Г., понявшего что он вот-вот потеряет вновь обретенного приятеля, опустилась на плечо зарвавшегося торгаша.

– Что за хрень господня? Ты кто еще такой? – начал было он и осекся, увидав воинственного графа, страшного в гневе, да еще и при полном параде – со шпагой в два аршина длиной, торчащими усами и горящими глазами.

– Я между прочим благородный граф Г. и не потерплю чтобы моих друзей обижали! – гневно промолвил граф.

_ Да что ты говоришь? Граф Гэ? Полное гэ, или не очень? Мне плевать кто вы такие, главное свои денежки получить! А не то я…

Графу надоело слушать сии неслыханные претензии, к тому же весьма утомительные, поэтому он немедленно с размаху сунул железным кулаком в зубы трактирщика, а вывернувшийся со стойки Морозявкин подхватил какую-то бутыль и с явным удовольствием разбил ее о башку хозяина. Обливаясь водкой, смешанной с кровью, тот повалился за стойку. Граф Г. остановил бросившихся было на выручку патрону половых молодецким взмахом шпаги, а затем, сменив гнев на милость, швырнул им несколько серебряных рублевок, не желая развивать конфликт далее. Звериные лица слуг немедля подобрели, они уволокли бесчувственного патрона куда-то в глубины трактира, а граф Г. и Морозявкин, убрав таким образом досадное препятствие, смогли без помех отметить неожиданную встречу.

– Вот ведь негодяи, хотели заставить меня платить! – возбужденный Вольдемар не мог остановиться. – Мало им того что они имеют честь меня принимать! Ну не при деньгах я сегодня, что ж тут поделать.

– Кстати о презренном металле. Что с тобой случилось, и куда же ты просадил все царево жалование, что тебе было выдано за наши подвиги?

_ Да какое там жалование, я уж и забыл о нем… Поиздержался! То одно, то другое, платье новое справил, опять же лошадку, домик завел небольшой в Адмиралтейской части, да бес попутал – картишки да выпивка, все просадил.

– Эх, бедолага! – выразил приятелю свое сочувствие граф. – Однако же при твоих многочисленных талантах к преподаванию и гаданию, неужели ты не сумел поднабить карман монетой?

– Да, давненько ты не бывал в наших краях! Засиделся у себя в деревне. Тут все как будто вовсе помешались. Даже вальс запретили танцевать – дабы не сближать опасно особ разных полов! Круглые шляпы, и то вне закона, и англичан мы теперь не любим. Извозчиков, и тех регламентируют, у кого пролетка не по форме, так их из столицы выгнали. Свет в домах вечером тушат теперь по команде. Сейчас если и гадают, то только на то, когда все это кончится.

– Скажи, какие страсти! До нашей провинции и не доходят такие слухи. Однако же могу тебя утешить – и для тебя найдется служба.

– Служба? Служить бы рад, даже и прислуживаться… но кому? – Морозявкин навострил уши как спаниель, учуявший утенка на болоте.

– А вот сейчас и расскажу. Зло, понимаешь ли, снова подняло свою черную голову! Надо спешить на помощь.

– Так поспешим! – Морозявкин принялся уничтожать всю принесенную половыми снедь с удвоенной силой, не забывая запивать ее потоками всевозможного алкоголя. Жареные колбаски, цыплята, кислая капуста и пареная репа, пиво, водка, которую тогда кстати сказать делали еще без ректифицированного спирта, так как ректификационной колонны химики пока не изобрели, все это вливалось в его худое тело и исчезало там моментально. Граф Г. не поспевал за товарищем, однако после долгого перегона и сам закусывал с большим аппетитом.

Ужасающие подробности вселенской клеветы и напраслины, которую враг рода человеческого собирался возвести на лучших людей России почему-то не очень огорчили Вольдемара. Напротив Морозявкин как-то повеселел, и сообщил что не худо было бы дабы этот заговор оказался чистой правдой.

– Да как у тебя язык повернулся сказать сии поносные слова? – возмутился граф Г. равнодушию своего товарища. – Да как же государство проживет без реформации? А реформы у нас возможны только сверху, и государь печется об этом день и ночь.

– Ну да, только вот незадача – допеклись до того, что и ввоз книжек иноземных запретили, а наши читать – тоска одна. За границу учиться тоже теперь не поехать, а у нас из учения одна муштра осталась. Типографии частные закрывают. Дворцовые серебряные сервизы и те в монеты переплавили – видно все уж разграбили, подчистую. Жулики и воры! Нет, я бы заговорщикам даже и сам бы помог! – с этими дерзкими словами Морозявкин откинулся на спинку колченогого стула, криво усмехаясь, и графу захотелось самому его придушить.

– Ну полно нести чушь Нам надобно предупредить того, кто никак к сему заговору измышленному причастен быть не может – самого графа Палена, губернатора!

Самого Петра Алексеевича, то есть в девичестве Петра Людвига фон дер Палена? Да пустят ли тебя к его сиятельству? Он видишь ли так высоко взлетел, что и не всякого графа принимает.

– Меня примет, никуда не денется. Вот завтра же и пойдем, ты меня проводишь. А пока надобно устроиться на ночлег. Ты где ночуешь-то? Надеюсь не на улице? – граф расплатился остатками серебра и в компании приятеля вышел под серую хмарь дождливого неба.

Так как положение Вольдемара было уже близко к критическому, решено было не возвращаться в его каморку, в которой графу решительно не хотелось ютиться. Морозявкин сказал что жалкий скарб и мелкие принадлежности кочевой жизни он заберет у домохозяина как-нибудь потом, когда будет возможность рассчитаться с долгами за квартиру, и граф порадовался его здравомыслию.

К сожалению дом князя Куракина что на Невском Проспекте тоже не подходил для ночлега, не только в силу того что брат его хозяина, Алексея Борисовича, отныне жил изгнанником в Надеждине, но и потому что домом теперь стал владеть тот самый купец Абрам Перетц, финансовый воротила и поставщик соли, про которого в Петербурге говорили «Где соль, там и Перетц». Таким образом дворец, в котором герои когда-то коротали время под княжеским крылом оказался закрыт для них, а знаменитое имение князей Куракиных, впоследствии известное как Куракина дача, готовилось уже согласно указа Павла I перейти к Ведомству императрицы Марии Феодоровны для поселения там каких-то сирот-подростков, трудившихся на Александровской мануфактуре, так что рассчитывать героям приходилось разве что на постоялый двор.