Юрий Гельман - Дети радуги

– Гм, у меня дома есть книга афоризмов, – оживился Рукавишников. – Друзья в институте подарили еще на двадцатилетие.

– И ты читал?

– Честно?

– Раз уточняешь, мне все понятно.

– Да нет, просматривал, – признался Игорь. – Действительно, есть кое-что интересное.

– Ты не обижайся, – сказал Алексей, – и не подумай, что я твой интеллект проверить хочу. Мне, в самом деле, любопытно, что тебя тронуло.

– Ну, сейчас и не вспомню… – помялся Игорь. Сапожников испытывающе смотрел на него. – Ну, типа, хорошее понимаю, одобряю, но душа стремится к плохому…

– Постой, это, кажется, в оригинале звучит так: «Благое вижу, хвалю, но к дурному влекусь». Так?

– Да, вроде бы так, – согласился Рукавишников. – Только не помню, кто придумал.

– Овидий. Древнеримский поэт. А еще?

– Еще? – переспросил Игорь. – Блин! Вы так, с ходу, автора назвали, не перестаю удивляться.

– Ну, еще что-нибудь. Постарайся вспомнить.

– Опять точно не скажу, – напряг память Рукавишников, – но смысл в том, что плохо жить – это, типа, просто умирать.

– А это, пожалуй, Демокрит, – сказал Алексей. – Уже Древняя Греция. «Жить дурно – значит не плохо жить, но медленно умирать».

– А что, разве не так? – спросил Игорь, в свою очередь. – Этот мужик знал, что говорил.

– Все так, – согласился Алексей. И повторил через паузу: – Все так…

– Ну, а ваше что-нибудь, – напомнил Рукавишников.

– Мне далеко до мудрецов древности, – смутился Алексей.

– И все же, – настаивал Игорь. – Вот что, например, вы записали только что? Достаньте блокнот и прочитайте.

– Я и так помню. «Я не смогу вывезти отсюда мое детство, трогательные воспоминания маленького человечка, постигающего жизнь; не смогу вывезти первую любовь и то ощущение кровоброжения, которое можно вспомнить и хотя бы мысленно пережить еще раз, только проходя по этим улицам, заглядывая в эти дворы и окна. Я смогу вывезти только себя нынешнего, но без прошлого я сам себе не нужен буду на чужбине…» Вот что я написал.

– Я что-то не понял, – после некоторой паузы сказал Игорь. – Вы что, собираетесь валить из России?

– Есть такие мысли, ты угадал, – ответил Сапожников. – Вот отбарабаню от звонка до звонка, если под какую-нибудь амнистию раньше не попаду, и тогда… Понимаешь, ничто меня уже здесь не держит.

Игорь посмотрел на него почти с упреком – будто товарищ по заключению вдруг собрался его бросать.

– Впрочем, вру я все, – тихо добавил Сапожников. – Могилы меня держат…

Они помолчали.

Время приближалось к обеду. Мороз немного ослаб. Это чувствовалось по тому, как иначе стал звенеть воздух, как плавали в этом воздухе звуки. Скоро ударят в рельсу возле сторожки, и вся бригада подтянется за пайкой. Снова есть на холоде моментально остывающий суп, коченеющую кашу и грызть жалкую «таблетку» сливочного масла, твердую, как подшипник.

И вдруг действительно ударили в рельсу – но не так, как на обед, постоянным боем, а два раза, потом еще два, и еще два – через небольшие паузы. Это был сигнал внимания, по которому заключенным тоже необходимо быстро собираться у сторожки. Игорь с Алексеем оглянулись – все уже двигались к месту сбора. Тогда поднялись и они. И через десять минут узнали, что в ста метрах от места повала, на соседней делянке, где работала сегодня другая бригада, обнаружили труп Ерохина или Самохина. Кто теперь его фамилию правильно вспомнит?

Окоченевшее тело, согнутое в пояснице и коленях, уже перетащили к сторожке и накрыли куском брезента.

– Я лицо видел, – шепнул Воробей Сапожникову, когда тот подошел. – Белое, как смерть.

– Было бы странно, если бы на щеках мертвеца играл румянец, – сказал Алексей.

– А может, он, как мамонт из вечной мерзлоты? Может, его еще оживить можно?

– Да, оживить и за побег новый срок добавить, – хмуро пошутил Сапожников.

– Кто нашел? – спросил Игорь.

– Одиннадцатая бригада, – ответил Воробей. – Через делянку от нас, вон там. – Он указал рукой в сторону. Потом вздохнул и как-то жалобно произнес: – Вот так: жил человек себе на уме, никому не мешал, и вдруг бац – и покойник.

– Не фиг было по-дурному колесами шевелить, – заключил Зебра. Он подошел в числе последних, брезгливо посмотрел на тело, накрытое линялым куском брезента с дырой. В эту дыру просвечивала мраморно-белая кисть мертвеца. – Надо было присмотреться поначалу, притереться, может быть, понт урвать. И если уж костыли щупать, то уж никак не зимой. Одним словом – фаля!

– А ты когда бежать собираешься? – вдруг негромко, с ехидцей, спросил прапорщик Дочкин, прищурившись. – Грамотный, я погляжу. Все знаешь.

– Да я, гражданин начальник, так просто, для комментария, – оправдался Конкин. – А что, уже и слова сказать нельзя!

– Значит так! – повысил голос Дочкин. – Все собрались? Семнадцатая бригада, я спрашиваю: все?

– Все, – ответили из толпы.

– Значит, так, – повторил старший охранник, дотрагиваясь рукой до кобуры пистолета, и косясь в сторону трупа, – эта спортивная ходьба портит нам показатели статистики. Надеюсь, всем понятно? Если есть кто-то умный, чтобы такой подвиг повторить, выходи прямо сейчас. Уверяю, что пулю в лоб пущу без колебаний. От пули умереть легче, чем от голодной смерти или там замерзнуть в лесу. Всем понятно?

Ответом было молчание.

– Всем понятно, – утвердил прапорщик. – Значит так. Сейчас обедать, потом полчаса перекур, и снова на плантацию! Что-то вы сегодня слабо валите. Великанов, Конкин, почему так?

«Лёлик» Великанов пожал плечами.

– А что я? – отозвался Зебра.

– Чтобы мне, это, после обеда до конца делянки дошли! Я лично перед концом смены у квартального столба стоять буду и наблюдать. Вопросы есть?

– Есть, – раздалось из толпы.

– Кто там прячется? – вытянул шею Дочкин.

– Я это, гражданин начальник. – Ушумов шагнул вперед. – Чего сказать хотел. Нельзя нам дальше в тайгу идти. Слышал, что местные жители эти места гиблыми называют. Что-то не так здесь, в этих местах. Боязно.

– Брось ерунду пороть! – воскликнул Дочкин. – Все нормально здесь, отвечаю. И потом, я спросил, у кого есть вопросы. А ты, Ушумов, разве вопрос задал? Ты воду мутить начал. Я этого не потерплю!

– Не хотел я воду мутить, – обиженным тоном ответил Ушумов. – Правду вам говорю: что-то есть в этих местах. Поверьте мне. Я много тайги на своем веку повидал…

– Так, все! – оборвал Дочкин. – Хорош трындеть! Сержант Левченко, начинайте обед.

– Может, стоило прислушаться? – вдруг спросил Сапожников, и голос его заставил остальных притихнуть. – Я слышал, что еще, когда БАМ строили, тоже какие-то гиблые места в этих краях попадались, и людей потеряли немало, причем, по непонятной причине. Только в средствах массовой информации не было ничего об этом…