Валерий Донсков - Красный Востокъ (сборник)

– Эта… Хто? Я ховорю, хто таперича летать будет на этой дерижабле?

Оратор растерянно оглядел толпу:

– Товарищи, есть, кто знаком с устройством дирижабля и его использованием? – толпа молчала, кто-то тихо подсказал:

– Может, морячки? – все стали оглядываться. Несколько человек в черной же морской форме, надвинув свои бескозырки и пряча глаза, отрицательно покрутили головами.

– Во-во! – продолжал Евдокимов, разглаживая рукояткой кинжала свои усы и бороду, не без иронии оглядываясь на моряков Балтийского флота, которые всякий раз утверждали, что всё на свете они знают, и как всё де устроено, и как жить надо.

– Ничего-о! – не унимался оратор, махнув рукой, – У нас и так всё новое и жизнь мы строим новую неизведанную, но полную счастья. Нам ещё многому придется поучиться. …Где этот? Как его? Где вновь освобожденный? Услонцев, ты где?

Толпа зашевелилась и вытолкнула из себя Ивана Услонцева, молодого небритого мужчину с разбитым носом и распухшим перекошенным от побоев лицом. Он был босиком в одних портках, на его голые расправленные плечи была накинута черная бурка, и стоял он, чуть прогнувшись, выставив вперед грязный исцарапанный живот с крупным пупом, стараясь, чтобы бурка не касалась, по возможности, содранной спины. На голове Ивана красовалась огромная черная папаха, прямо из-под её прядей выглядывали испуганные голубые глаза, распухший нос, разбитые в болячках губы, челюсть, припухшая на один бок. Руки его были заняты черкесскими ичигами, – узкими мягкими сапогами, которые он так и не смог натянуть на свои растоптанные широкие ступни, и черкеской с газырями – тоже, в общем-то, оказавшейся бесполезной из-за своей узкой для Ивана талии.

– Как тебя? Иван???

Иван кивнул.

– Ты видел, как запускают дирижабль?

…Видел ли Иван, как запускают дирижабли? О-ох! Уж лучше бы он этого никогда не видел. Вчера конный разъезд Черкесского полка поймал Ивана на станции. Иван был дезертиром и пробирался из Питера в низовья Урала к себе домой в Гурьев, – так, ничего героического и ничего необычного, огромные массы людей по всей стране, покинув окопы Первой мировой, сейчас пытались сделать тоже самое, чтобы начать новую жизнь. Это в то время, когда другие, также немаленькие массы в каком-то сумасшедшем надрыве методично истребляли друг друга, всех, всё и вся вокруг.

У Ивана было собственное мнение, не принимал он того, что творилось сейчас в его стране, и был не согласен по существу ни с белыми, ни с красными, имея свое особенное понимание текущего момента. От этого его пинали и те, и другие, бывшие самыми организованными и самыми жестокими участниками этого многостороннего и многострадального конфликта. Побывав в рядах классовых соперников, но не совершив нигде ничего особо выдающегося, он продолжал медленно продвигаться к своей заветной цели – к устью реки Урал и городу Гурьеву.

Черкесы сразу решили, что он – красный. Конечно же красный! Какой же ещё? Всю ночь его допрашивали, пытали. Один из немногих русских в Черкесском полку – белый офицер – командир полка, сидя за столом, пил самогон и задавал вопросы с пристрастием о жизни Ивана в последние годы, пытаясь уличить в большевизме. Непьющие черкесы по его приказу били Ивана кулаками, ногами, плашмя шашками и стегали нагайками по голому телу. Утром офицер вынес вердикт, приказав сбросить пленного с аэростата, и пошел спать. Именно сбросить, а не просто расстрелять.

Наблюдатель аэростата – второй русский в полку – наотрез отказался это делать, так как не знал, как исполнить это технически.

– Нехилый мужик этот красный, хоть и помятый, – так размышлял ответственный за аэростат, – кто знает, кто кого скинет с высоты. Можно, конечно, связать. И отрезать в воздухе веревку, но… Просто расстрелять, – гораздо надежнее! Да и не по-христиански это!

У черкесов же (нехристиан) был приказ, который они должны были выполнить, – по-русски они почти не понимали, только приказы и команды. Дело дошло до моральных и религиозных устоев. Завязалась словесная русско-нерусская перепалка. Черкесы схватились за шашки. Наблюдатель за маузер. Но в самый разгар прений неожиданно налетели беспощадные красные, поставившие окончательную точку в принципиальном споре, и по состоянию Ивана решившие, что вот этот уж точно свой.

– Это не де-ри-жабль, – сказал Иван, еле раскрывая разбитый несимметричный рот.

– А что это?

– Наблю-дательный аэро-стат.

– А в чем разница?

– У дерижа… – бля мотор.

– Вот, товарищи! – сказал неожиданно воодушевленно командир, обращаясь к толпе, – Вот! …У нас теперь есть человек, разбирающийся в дирижаблях! Назначаем Ивана Услонцева красным пилотом дирижабля «Красный Восток». Ты, Услонцев…, пока не совсем ясен нам по своему социальному происхождению и должен ещё доказать свою верность пролетарской революции и послужить ей! И за все будешь отвечать по законам революционного военного времени, – он указал на мертвых черкесов, – Понял?

Иван, зажав подмышкой ненужные ему кавказские наряды, держась за челюсть, пожал плечами и понимающе кивнул.

– …А с мотором мы потом разберемся.

Аэростат привязали здесь же за дерево и за крюк, вбитый в развалинах церкви. Ивану выдали трехлинейку с одним патроном, так как человек в отряде он новый и ещё неиспытанный. Забравшись в плетеную корзину-гондолу аэростата, ставшую внезапно его законной вотчиной, постелив в ней бурку и никого не спрашивая о том, что можно, а чего нельзя, измучившийся Иван, положив папаху, ненужные черкеску и ичиги на всякий случай под голову, свернувшись калачиком, лег спать, укрывшись краем бурки. Вся спина его была в синих и красных полосах, и совсем свежих рваных рубцах. Ветер трепал и мял бока аэростата. Гондола качалась из стороны в сторону, словно колыбель. Под ритм начавшего моросить дождя Иван плавно провалился из этого беспокойного непонятного и тревожного мира в другой.

…Снилось Ивану, что плывет он с дедом в черной просмоленной плоскодонной дощатой бударе [2] Будара – уральская, астраханская лодка с острым носом с большим уклоном вперед. через реку Урал. Дед в белой праздничной рубахе и казачьей синей фуражке с малиновым околышем сидит на веслах и энергично гребет, но кроме этого в лодку впряжена – почти так, же как лошадь, даже с хомутом – огромная темно-серая белуга. Лодка стремительно, как утюг, летит вслед хомуту и виляющей на поверхности горбатой серой мощной спине с высокими плавниками, разрезая воду. Летят брызги, волны расходятся во все стороны и уходят вдаль.

– Вот, Ваня, – говорит, загребая дед, – прогресс! Видишь, да? Совсем новое время наступило. Теперь с самарской на бухарскую сторону-то стали добираться намного быстрее. Будет тебе Восток!