Джон Голсуори - Конец главы

"Мне предстоит открыть ему Англию, а он откроет мне Восток", - подумала Динни.

В ноябре прошлого года буря повалила несколько буков. Глядя на их обнаженные разлапые корни, Динни вспомнила, как Флер говорила, что продать лес - единственный способ выполнить последний долг перед детьми. Но отцу Динни только шестьдесят два! Как вспыхнули щеки Джин в день приезда, когда тетя Эм процитировала: "Плодитесь и размножайтесь"! Она ждет ребенка! Разумеется, сына, - Джин из тех женщин, у которых родятся мальчики. Еще одно поколение Черрелов по прямой линии!

А вдруг у нее с Уилфридом тоже будет малыш? Что тогда? С детьми кочевать нельзя. Тревога и неуверенность охватили Динни. Будущее - сплошное белое пятно на карте! Мимо застывшей на месте девушки пробежала белка и взобралась на дерево. Динни с улыбкой проводила взглядом проворного рыженького зверька с пушистым хвостом. Слава богу, Уилфрид любит животных. "Аллах и тот в свой рай ослов пускает". Он не может не полюбить Кондафорд, его лесных птиц, рощи, ручьи, высокие окна, магнолии, голубей и зеленые пастбища! Но понравятся ли ему ее родные - Отец, мать, Хьюберт, Джин? Понравится ли он им? Нет, им он не понравится - слишком непринужден, порывист, горек, прячет все лучшее, что в нем есть, словно стыдится этого. Они не оценят его поклонения красоте, а переход в другую веру повергнет их в удивление и замешательство, даже если они не узнают того, что он ей рассказал.

В Кондафорде не было ни дворецкого, ни электричества, и Динни выбрала для объяснения тот момент, когда горничные, поставив графины и десерт на озаренный свечами стол из полированного ореха, удалились.

- Простите, что отвлекаю вас личными делами, - внезапно объявила Девушка. - Я помолвлена.

Сначала никто не ответил. Каждый из четырех присутствовавших привык думать и говорить, хотя это не всегда одно и то же, что Динни создана Для брака; поэтому они могли только радоваться, что она выходит замуж. Затем Джин спросила:

- С кем, Динни?

- С Уилфридом Дезертом, вторым сыном лорда Маллиена... Он был шафером Майкла...

- О! Но...

Динни обвела взглядом трех остальных. Лицо отца невозмутимо, что вполне естественно, - он понятия не имеет об этом молодом человеке; тонкие черты ее матери выражают вопрос и тревогу; Хьюберт, казалось, с трудом подавляет раздражение.

Наконец леди Черрел спросила:

- Динни, давно ты знакома с ним?

- Всего десять дней, но мы виделись ежедневно. Боюсь, что это любовь с первого взгляда, как и у тебя, Хьюберт. Мы помнили друг друга со свадьбы Майкла.

Хьюберт уставился в свою тарелку:

- Известно ли тебе, что он перешел в мусульманство? По крайней мере, в Хартуме шли такие разговоры.

Динни кивнула.

- Неужели? - воскликнул генерал.

- В том-то и беда, сэр.

- Зачем он это сделал? Динни чуть не брякнула: "Не все ли равно - ислам или христианство, если ты неверующий!" - но вовремя спохватилась. Вряд ли это было бы особенно лестной рекомендацией.

- Не понимаю людей, меняющих веру, - резко бросил генерал.

- Я вижу, что новость не вызвала особого восторга, - пробормотала Динни.

- До восторгов ли тут? Мы ведь его совсем не знаем, дорогая.

- Ты права, мама. Можно мне пригласить его сюда? Он в состоянии содержать семью, и тетя Эм говорит, что у его брата не будет потомства.

- Динни! - остановил ее генерал.

- Я шучу, дорогой.

- Но он же вроде бедуина: вечно кочует, а это уже не шутки, - отозвался Хьюберт.

- Кочевать можно и вдвоем, Хьюберт.

- Ты всегда говорила, что тебе тяжело даже на время уезжать из Кондафорда.

- Я помню, как ты говорил, Хьюберт, что не видишь ничего хорошего в браке. Я уверена, что в свое время и вы с отцом, мама, говорили то же самое. Но разве вы утверждали это потом?

- Злючка! - отпарировала Джин, и это простое слово положило конец сцене.

Однако перед сном Динни зашла к матери и снова спросила:

- Значит, я могу пригласить Уилфрида?

- Разумеется, и когда захочешь. Мы будем рады познакомиться с ним.

- Я понимаю, мама, этот удар последовал слишком быстро за браком Клер. Но вы же знали, что рано или поздно я уйду от вас.

Леди Черрел вздохнула:

- Догадывались.

- Я забыла сказать, что он поэт, и притом настоящий.

- Поэт? - переспросила ее мать, словно не хватало только этого штриха, чтобы довершить ее опасения.

- В Вестминстерском аббатстве немало поэтов. Но не беспокойся, он туда не попадет.

- Различие в религии - очень серьезное обстоятельство, Динни, особенно когда дело касается детей.

- Почему, мама? Говорить о религиозных убеждениях человека, пока он не стал взрослым, просто смешно. Кроме того, к тому времени, когда подрастут мои дети, если они у меня будут, вопрос станет чисто академическим.

- Динни!

- Он уже почти стал им, если не считать узких религиозно настроенных кругов. Для нормальных людей религия все больше превращается в этическую проблему.

- Я слишком мало знаю, чтобы судить об этом, да и ты тоже.

- Мамочка, милая, погладь меня по голове.

- Ох, Динни, как мне хочется думать, что ты сделала разумный выбор!

- Не я, а меня выбрали, мама.

Динни чувствовала, что вряд ли успокоила мать таким способом, но, не зная другого, поцеловала ее на сон грядущий и ушла.

У себя в комнате она села и написала:

"Кондафорд. Пятница.

Дорогой мой,

Это бесспорно и безоговорочно первое любовное письмо в моей жизни, поэтому я едва ли сумею выразить мои чувства. По-моему, будет довольно, если я просто скажу: "Люблю тебя". Я объявила родным радостную весть. Она, естественно, заставила их призадуматься и пробудила в них желание поскорее тебя увидеть. Когда ты приедешь? Если ты будешь со мной, вся эта история перестанет мне казаться только прекрасным сном наяву. Жизнь у нас здесь простая. Мы, пожалуй, не стали бы жить на широкую ногу, даже если бы на это были средства. Три горничные, шофер и два егеря - вот и вся наша прислуга. Я думаю, что моя мать тебе понравится, и не думаю, что ты сойдешься с моим отцом и братом, хотя, надеюсь, его жена Джин расшевелит твое поэтическое воображение: она удивительно яркая женщина. Сам же Кондафорд тебе полюбится, - в этом я уверена. Тут чувствуется подлинная старина. У нас можно поездить верхом; мы с тобой будем бродить и болтать, и я покажу тебе все мои любимые уголки и местечки. Погода, надеюсь, будет хорошая, - ведь ты так любишь солнце. Здесь для меня сейчас пасмурен каждый день, с тобой же любой станет погожим. Комната, которая тебе предназначена, - на отлете; в ней царит прямо-таки неземная тишина. К ней ведут пять веерообразных ступеней, и называется она комнатой священника, потому что в ней был замурован Энтони Черрел, брат Джилберта, владевшего Кондафордом при Елизавете. Пищу ему Доставляли в корзинке, которую на веревке спускали ночью к его окну. Он был священник и видный католик, а Джилберт, хотя и перешел в протестантство, любил брата больше, чем религию, как и подобает порядочному человеку. Энтони скрывался там три месяца, а потом, однажды ночью, брат разобрал стену, переправил его через весь остров до самой Бьюли-ривер и посадил на флюгер. Стену, чтобы не вызвать подозрений, восстановили, и окончательно снес ее лишь мой прадед, последний из нашего рода, кто располагал более или менее значительными средствами. Стена действовала ему на нервы, и он с ней быстро разделался. Внизу, под ступенями, есть ванная. Окно, разумеется, расширили, и вид из него изумительный, особенно сейчас, когда цветут сирень и яблони. У меня самой (если тебе это интересно) комната узкая и похожа на келью, но выходит она прямо на луга и холмы, за которыми виден лес. Я живу в ней с семи лет и не променяю ни на какую другую, пока ты не подаришь мне