Герман Кестен - Казанова

Дороги Казановы вели тогда из игорного зала в закладную контору, на пути он встречал прелестных женщин, влюблялся, нуждался в свежих деньгах и потому шел снова в игорный зал из чистой скупости, хотя был расточителен, объяснял он; так как у него ничего не было, он должен был выиграть, а игорный выигрыш он ни ставил ни во что и с удовольствием тратил его на женщин. Веселая жизнь! Однако, у него всегда были долги, потому что он не мог остановиться, ни когда выигрывал, ни когда терял. Брагадино дал хороший совет. В казино в Ридотти держать банк имели право только нобили, с большими париками на голове, в мантиях и без масок.

Однажды серым утром января 1747 года Казанова был на пути в Тревизо, где хотел заложить бриллиантовое кольцо стоимостью в пятьсот цехинов, потому что у ростовщиков в Венеции деньги обходились дороже. Он был должен двести цехинов и обратился за советом к госпоже Манцони, ее содействием одна дама одолжила ему кольцо.

На набережной он увидел гондолу с двумя гребцами, которая вот-вот отправлялась в Местре, с богато разодетой молодой женщиной, которую он так страстно разглядывал, что гондольер кивнул, поняв что Казанова ищет дешевой оказии в Местре.

Казанова пристально посмотрел в прелестное лицо женщины, взошел в гондолу и заплатил двойную цену за проезд, чтобы не взяли никого больше, поэтому гондольер называл его экселенца, а старый священник хотел уступить место рядом с женщиной; Казанова вежливо отказался так как не был нобилем.

"Но вы наверное священнослужитель?"

"Нет, барышня, я только писец адвоката!"

"Я рада. Мой отец всего только арендатор. А это мой дядя, священник из Пр. (Преганциоло? Предацци?) Там я родилась и выросла, единственный ребенок и наследница отца, который умер, и матери, о которой врач к моему горю сказал, что она уже не поднимется."

"Милая Христина", сказал священник, "наверное, ты тревожишь господина?"

"Но разве я не взошел сюда, привлеченный красотой вашей племянницы, дорогой священник?"

Дядя и племянница при этом громко засмеялись, и он посчитал этим людей немного простоватыми. Дядя, несмотря на ее протесты, рассказал, что она заметила: "Посмотри-ка на этого приятного молодого человека, он гневается, что не едет с нами."

Она толкнула дядю на этих словах.

"Я не думал, что нравлюсь вам, но после этих слов отваживаюсь сказать, что нахожу вас прелестной."

"Многие венецианцы делали мне комплименты, но ни один не посватался. Я была в Венеции четырнадцать дней, чтобы найти жениха. Я хотела бы жить в Венеции."

"У этой девушки четыре тысячи дукатов", сказал дядя. "Хорошая партия! Но кто ей нравится, тот не сватается. Кто сватается, тот не нравится."

"Четырнадцать дней в Венеции! Это же слишком мало!", воскликнул Казанова. Он был бы счастлив взять в жены эту девушку на этом самом месте, даже если бы у нее не было пятидесяти тысяч талеров. Но вначале он должен узнать ее характер.

"Характер?", спросила она. "Вы имеете в виду красивый почерк?"

"Нет, мой ангел. Она заставляет меня смеяться. Я имею в виду свойства сердца. Уже три года я ищу жену, и хотя нашел несколько почти таких же прелестных девушек, все с хорошим приданным, но через два или три месяца у них выявлялись недостатки."

"Что же вам не нравилось?"

"Одна не выносит детей, другая слишком тщеславна, третья монашка, четвертая глупа, пятая печальна. Одна не хотела целоваться, другая чересчур красилась."

На каждом пункте Христина серьезно уверяла, что у нее этого недостатка нет. Она носила в черных косах золотые заколки и шпильки, золотую шейную цепочку двадцатикратного переплетения и широкие, массивные, золотые кольца, всего больше чем на сто цехинов.

Священник хотел идти в Тревизо пешком, но племяннице нужно место в коляске. Тогда Казанова предложил им "свою" четырехместную коляску. В Манджера он приказал подать завтрак, а тем временем нанял красивую коляску. Священник пошел к мессе. Казанова попросил помолиться за них и дал ему за это серебряный дукат, за что священник хотел поцеловать ему руку.

Наконец Казанова подал руку племяннице, иначе он прослывет неучтивым. Она взяла его руку. "Что же станут говорить теперь?"

"Что мы влюблены и составляем прекрасную пару!"

"А если нас увидит ваша подруга?"

"У меня нет ни одной, я никого не хочу, во всей Венеции нет никого красивее вас."

"Жаль, я не приеду больше в Венецию, и уж конечно не на шесть месяцев нужных вам, чтобы изучить кого-нибудь."

"Я возмещу все издержки!"

"Тогда скажите это дяде!"

"За шесть месяцев вы хорошо изучите меня."

"Я уже хорошо знаю вас."

"И вы сможете ко мне привыкнуть?"

"Наверное."

"И полюбить меня?"

"Очень, если вы станете моим мужем!"

Он был поражен, восхищен. Ее шелковое платье, золотое шитье и браслеты, ее фигура, красивая грудь, красивые ноги, тонкие лодыжки, ее походка, свободные движения, очаровательный взгляд переодетая принцесса! А как она наслаждается тем, что нравится ему! Она четырнадцать дней была в Венеции, и не нашлось никого, кто бы женился на ней или по крайней мере соблазнил?

Ее прелестям он хотел "принести блистательное почитание на свой лад".

В Тревизо он пригласил их на ужин и обещал поездку в Пр. при луне в своей коляске. Он разжег огонь, заказал хорошую еду, и уговорил священника отнести в ломбард бриллиантовое кольцо, так как он не хочет показываться в ломбарде. Так на целый час он остался наедине с Христиной. Несмотря на свои желания, он не пытался получить даже единственный поцелуй. Он лишь возбуждал ее легкомысленными речами и чувственными историями. Священник вернулся с кольцом, из-за праздника Пресвятой Девы его можно заложить лишь послезавтра. Казанова уговорил добряка снова сходить туда: когда другой человек принесет то же самое кольцо, может возникнуть подозрение. Священник пообещал.

Казанова остерегался использовать в этот день даже малейшую ее благосклонность, чтобы не лишиться доверия. Он хотел уговорить священника поместить племянницу за счет Казановы в приличный дом в Венеции. Священник согласился. Казанова обещал все устроить за восемь дней. В это время он будет ей писать и надеется на ответ. Она призналась, что умеет только читать, но не писать. Ни одна девушка в ее деревне не умеет писать.

Но в Венеции высмеивают людей, не понимающих по-писанному. Христина печально сказала, что за восемь дней ей не научиться. Священник утверждал, что за четырнадцать дней это возможно. Она обещала быть прилежной.

Кристина была засоней и Казанова уговорил священника выехать за час до рассвета, так он сможет вовремя попасть к мессе. Он попросил хозяйку разжечь для него огонь в соседней комнате. Но священник возразил, что вполне удобно он может спать с племянницей в одной постели, а Казанова в другой. Они не будут раздеваться, а Казанова может и раздеться и утром остаться полежать.