Герман Кестен - Казанова

Герман Кестен

Казанова

Предисловие

"Я не раскаиваюсь."

Казанова в 73 года.

Джакомо Казанова, автор и герой всемирно известных воспоминаний, так же загадочен и глубоко комичен, как и его сладострастные любовные приключения и вся его чудесная жизнь.

Фигура Казановы сегодня соединяет в себе как Казанову-человека, много пожившего и много любившего, так и некую выдуманную фигуру, ставшую одним из типажей человечества. Он юморист - и одновременно персонаж юмориста. Он самый радостный авантюрист восемнадцатого века, сенсационный бестселлер века девятнадцатого, ставший типическим представителем человечества в веке двадцатом.

Почти все сказанное этим курьезным человеком было потом оспорено. Редок человек, так безудержно рассказывающий о своей жизни то, что другие пытаются боязливо спрятать. Однако некоторые критики называли его самым бесстыдным лжецом мировой литературы.

Его существование отрицали. Его воспоминания объявляли наглой фальшивкой. Парижский библиофил уверял, что распознал в мемуарах Казановы руку Стендаля, писателя с сотней псевдонимов.

Зато немецкий гелертер написал два толстенных тома, чтобы доказать, что мемуары Казановы являются весьма достоверным историческим источником восемнадцатого столетия. Дюжины исследователей в дюжине стран перепахали громадные библиотеки и архивы, донесения послов Венеции и протоколы полицейских участков в полусотне городов Европы, чтобы подтвердить наконец, что Казанова сотни раз говорил правду, лишь случайно путая дату или место, слегка сдвигая во времени исторические события, там немного опуская, здесь немного добавляя и, в частности, по соображениям важным только для педантов, он не мог иметь связи с дочерью амстердамского банкира Хопе, т.к. у своенравного банкира вообще не было дочери, а только сын...

Был ли этот идол женщин по крайней мере красивым мужчиной? По суждению своего остроумного друга Шарля де Линя "он был бы очень хорош, если б не был так безобразен". Но был ли Казанова в самом деле величайшим соблазнителем всех времен? За сорок лет, описанных в воспоминаниях, Казанова называет имена всего ста шестнадцати возлюбленных. Это дает в среднем по три возлюбленные в год - для холостяка, непрестанно разъезжающего по Европе, знающего тысячи и знаемого тысячам людей всех классов и национальностей, сознающего себя рожденным для прекрасного пола.

Кроме того, из его рассказов получается, что увлекать многих женщин ему удавалось лишь с очень большими усилиями, что он малоразборчив и не содрогнется ни перед каким возрастом, положением и приносимыми жертвами, что многих женщин он подкупил деньгами, подарками или благодеяниями, многих завоевал счастливым случаем, многих других взял дерзкими уловками или искусством осады, а некоторых соблазнил изощренно-точными психологическими уловками.

Что делает его прототипом всех соблазнителей? Техника? Страстность? Жеребчик в штанах (как сказал Барби д'Орвиль)? Был ли он энциклопедистом чувственной любви? Сексуальным атлетом? Были ли уловки и хитрости его техники соблазнения столь неотразимы? Была ли это напряженность, с которой он проводил, а потом и описывал свои реальные и мнимые соблазнения? Или у него были совершенно новые идеи в той области, где неустанный исследовательский дух человечества так плачевно пасует?

В одном из введений к воспоминаниям, в апологии двенадцатитомной апологии, он объявляет, что писал мемуары не для славы, а как сатиру на самого себя. Несмотря на пылающую чувственность, его нельзя назвать чувственным человеком, так как из-за чувственных удовольствий (которые, тем не менее, были главным делом его жизни) он не забывал свои обязанности, когда они у него были. Он был неутомимым любителем, но не профессиональным любовником или соблазнителем.

Он не так экстравагантен, как Сафо или некоторые друзья Сократа. Его методы не столь ударны, как у маркиза де Сада. Он менее утончен, чем Шодерло де Лакло в романе "Опасные связи". Несмотря на мгновенно возникающие и быстро высыхающие слезы, которые Казанова проливает в своих мемуарах по каждому поводу, состязаясь с литературными потоками слез своих подруг и друзей, он менее чувствителен, чем Жан Жак Руссо.

Вероятно типичным делает его как раз та взволнованная банальность, с которой он понимает и проводит любовь. Как упрямый спортсмен, он настойчиво занимается, если так можно выразится, голым повторением одного и того же акта с постоянно меняющимся объектом.

Это же и делает его столь современным: всегда нервозная готовность, бурная капитуляция увлеченного атлета перед каждой развевающейся юбкой, гипербанальная идея-фикс человека во многих областях способного, который немедленно хочет соединиться физически с каждой очаровательной персоной женского пола.

Казанова обобщил и типизировал себя прежде всего литературными средствами. Он сильнейший самопропагандист всех времен.

Не в пример Дон Жуану, легендарному коллекционеру и охотнику за сексуальными скальпами, которым, похоже, двигал тайный страх перед импотенцией, Казанова не мономан, а скорее шутник. Этот морализующий аморалист был циником, который на одном и том же вздохе хвастался как своим христианством, так и своим пороком. В понимании чести, нравственности и совести он применялся к своему тогдашнему окружению.

Его философия была кокетливым модным предметом. Гедонист объявил себя стоиком. Будучи в юности анархистом, он позднее стал вольным каменщиком, а масоны, как и энциклопедисты, были отцами будущих революций; в возрасте он стал решительным врагом революции и Возрождения, однако тогда он жил среди аристократов и писал для "хорошего общества".

Наряду с возбуждающими, всепоглощающими любовными приключениями, Казанова вел жизнь как полную деятельности, так и полную праздности; но он предавался и другим времяпожирающим страстям, он вообще занимался многочисленными времяпожирающими делами. Он был более деятельным, более живым, чем дюжина обывателей. Он был любителем с сотней интересов, дилетант в пятидесяти областях.

В столетии, когда путешествия были длительными и чрезвычайно тягостными, он перемещался неустанно, как Вечный Жид. Одаренный блестящей памятью, он с величайшей легкостью учился всякой всячине и следил за совершенно различными областями литературы своей эпохи, вел в течении многих лет всевозраставшую переписку со многими знаменитыми и выдающимися современниками и писал на трех языках - итальянском, латинском и французском.

Он перевел "Илиаду" Гомера итальянскими терцинами, перевел Вольтера и других французских авторов итальянской прозой и стихами.