Гейвин Максвелл - Кольцо светлой воды

- Пора кончать с молоком, - сказал Амара, наш кормчий на каноэ, жестом подкрепляя свои слова, - кончайте, кончайте, она уже теперь взрослая.

Так оно казалось и нам, но, увы, мы ошиблись. Неделю спустя мы застрелили для неё белую цаплю, и она с жадностью сожрала мелко нарезанное мясо. С тех пор она больше ничего не ела.

В ту ночь было очень холодно. Прямо над головой в тростниковой крыше была прореха, сквозь которую были видны незатуманенные звёзды, а тихий ветерок, холодный, как позвякивание сосулек, шуршал тростником у подножья стены, и спал я неспокойно. Чахала тревожилась и поминутно ворочалась в спальном мешке, а я не знал, что она умирает, и сердился на неё. Поутру я отнёс её на клочок сухой травы прогуляться и только тогда понял, что она очень больна. Она не двигалась, а только жалобно смотрела вверх на меня, и когда я поднял её, сразу же устремилась в тёплую темноту пуловера за пазухой.

Около часу мы плыли по усыпанным цветами протокам среди зелёных болот и остановились у одного селения на большом острове. Когда мы высадились, мне стало ясно, что Чахала умирает. Она была слаба, беспокойна, в доме забивалась в тёмные углы между тростниковыми стойками и циновками стен. Она лежала на животе, часто дышала, и, очевидно, ей было очень плохо. Может быть, что-нибудь в нашей огромной аптечке могло бы спасти её, но мы не нашли ничего лучше касторового масла, поскольку всё, что она съела накануне, всё ещё было у неё в животе.

Касторка почти совсем не помогла, и, хотя она почти автоматически сосала из бутылки, признаков жизни почти не подавала. В отчаянье я просидел рядом с ней около двух часов, когда Тезинджер вернулся с приёма больных.

- Сходи-ка лучше прогуляйся, - сказал он. - Я присмотрю за ней. Тебе и так тошно сидеть здесь всё время, к тому же ты не можешь ей ничем помочь. Эта болотная деревня у нас - последняя, и тебе, может быть, не доведётся увидеть другой.

Я вышел и вспомнил о тех сюжетах, которые всё хотел сфотографировать, но всё время откладывал. Затем оказалось, что затвор в фотоаппарате сломан, и я вернулся домой.

Час спустя мы тронулись в путь. Почувствовав тепло Чахалы у себя за пазухой, я вдруг ощутил надежду, что она будет жить, но она не стала сидеть там. Она выбралась наружу, приложив при этом изумившую меня силу, и растянулась, подрагивая, на дне каноэ, а я держал у себя между колен платок, чтобы её маленькое бившееся в лихорадке тельце было в тени. Вдруг она слабо вскрикнула тем самым отчаянным визгом, как это бывало во сне, а несколько секунд спустя я увидел, как по телу у неё пробежала судорога. Я положил на неё руку и почувствовал то странное оцепенение, которое наступает сразу же после смерти, и затем она обмякла у меня под рукой.

- Померла, - сказал я. Сказал это по-арабски, чтобы ребята перестали грести.

Тезинджер спросил: "Ты уверен?"

А ребята недоверчиво смотрели на меня.

Я подал её Тезинджеру, и её тельце повисло у него на руках как крошечная меховая мантия.

- Да, - сказал он. - Мертва. - И бросил тело в воду. Оно упало на яркий ковёр из белых и золотистых цветов и осталось на плаву, с морщинистыми лапками по сторонам, как она, бывало, спала ещё живой.

- Трогайте, - сказал Тезинджер. - Ру-ху, ру-ху! Но гребцы сидели, не двигаясь, поглядывая то на меня, то на маленький трупик, и поехали только тогда, когда Тезинджер рассердился на них. Амара постоянно оглядывался, пока, наконец, мы не обогнули купину тростника, и она скрылась из виду.

Солнце сияло на белых цветах, голубые зимородки проносились низко над нами, а орлы кружили в вышине голубого неба, но всё это стало так нереально со смертью Чахалы. Я говорил себе, что это лишь одна из тысяч подобных ей в этих болотах, где их гарпунят пятизубой острогой, отстреливают или подбирают щенками, и они умирают медленной смертью в гораздо более жестоких условиях. Но она погибла, и я был безутешен.

Виноват в этом тот, кто, возможно, более миллиона лет тому назад впервые подобрал дикого щенка, прижавшегося к телу мёртвой матери. И я задавался вопросом, неужели в его полудиком мозгу возникали те же мотивы, которые во мне были сознательны.

Я очень горевал по Чахале, так как она окончательно убедила меня в том, что именно выдра нужна мне в качестве питомца в Камусфеарне, я понял, что у меня была такая возможность, а я упустил её. И лишь много времени спустя до меня дошла возможная причина её смерти. Болотные арабы морят рыбу наперстянкой, скрытой в наживке на креветок, и если для человеческого организма или взрослой цапли эта доза ничтожна, то для такого юного создания как Чахала она могла оказаться роковой.

У меня больше не оставалось времени на болота. Мы с Уилфредом должны были провести несколько дней в Басре, прежде чем отправиться к пастушеским племенам, где надо было прожить начало лета. И смерть Чахалы, которая показалась мне концом, на самом дела стала лишь началом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЖИЗНЬ С ВЫДРАМИ

Глава 7

В ту ночь, когда умерла Чахала, мы добрались до Эль-Азаира, гробницы Эзры на берегу Тигра. Оттуда мы с Уилфредом Тезинджером направлялись в Басру, чтобы получить почту из Европы и ответить на неё, прежде чем снова ехать дальше. В Генеральном консульстве в Басре выяснилось, что почта Уилфреда прибыла, а моя - нет.

Я послал в Англию телеграмму и, прождав бесполезно три дня, попытался позвонить.

Разговор нужно было заказывать за сутки вперёд, получить его можно было только в течение одного часа, к тому же тогда, когда из-за разницы во времени вряд ли можно было застать кого-либо в Лондоне. В первый день линия оказалась неисправной, на второй день переговорный пункт был закрыт по случаю какого-то религиозного праздника, на третий день опять была какая-то накладка. Мы договорились с Тезинджером встретиться через неделю в мудхифе у Абдель Неби, и он уехал.

За два дня до встречи я вернулся в Генеральное консульство после нескольких часов отсутствия уже к вечеру и обнаружил , что моя корреспонденция прибыла. Я понёс её к себе в спальню, чтобы прочесть, и увидел там двух болотных арабов, сидевших по-турецки на полу. Рядом с ними лежал мешок, в котором время от времени что-то шевелилось.

Они подали мне записку от Тезинджера. "Вот тебе выдра, самец, отлучённый от матери. Мне кажется, ты захочешь отвезти её в Лондон: в тараде с ней будет слишком много хлопот. Это та самая, о которой мне говорили раньше, но за ней охотились шейхи, и поэтому мне сказали, что она сдохла. Отправь с Аджрамом мне письмо о том, что она прибыла благополучно, он сейчас вместо Катхя..."

С тех пор, как я развязал этот мешок, в жизни моей начался период, который, по существу, не завершился до сих пор, и, насколько я себе представляю, может продолжаться до моей собственной кончины. Это, по сути, кабальная зависимость от выдр, помешательство на выдрах, которое, как выяснилось позже, характерно для большинства, кому когда-либо приходилось держать их. Тварь, которая, не очень-то смутившись, выбралась из мешка на просторный кафельный пол спальни консульства, была в то время похожа ни на что иное, как на очень маленького средневекового дракона. С головы до самого кончика хвоста она была покрыта симметричными зубчатыми пластинками брони из грязи, меж бугорками которой просматривался мягкий бархатистый мех, такой, как бывает у шоколадно-коричневого крота. Зверёк встряхнулся, и я уж было приготовился к тому, что этот грозный камуфляж превратится в пыльное облако, но манёвр этот на нём никак не отразился, и только через месяц, после долгих трудов, мне удалось, наконец, соскрести последние остатки грязи и увидеть его, так сказать, в настоящем обличье.