Гейвин Максвелл - Лети к своим собратьям, ворон

Я полагал, что достаточно поплатился за это научное открытие очень болезненным укусом змеи на болотах, где водятся розовые цапли, но оказалось, что это лишь задаток по счёту, так как я привёз с собой в Англию ещё один живой организм, который также не отмечался раньше в Марокко, исключительно неприятную брюшную бациллу, называемую Coccida isospora belli. Последнее слово ("военная")

относится к эпидемии неизвестной тогда болезни среди войск в Галлиополи во время первой мировой войны. Как бы оправдывая своё название, она вновь возникла в германских войсках в Тунисе и Алжире во время второй мировой войны. Известного лечения от неё ещё не было. Говорили, что она происходит сама по себе и длится полтора-два месяца. Симптомы её: бурный, изнурительный понос, тошнота, рвота и более-менее острая боль в брюшной полости. Временами я страдал ото всех сразу же, и результат был весьма сокрушительный; через полмесяца я потерял килограмм семь весу и так ослаб, что едва тащился по комнате.

И вот в таком-то состоянии, хоть я его и тщательно скрывал, я снова съездил в Уобурн, сделал подробные зарисовки вольеров для выдр с китайским орнаментом, чтобы они органично вписались в атмосферу китайской молочной фермы, и, наконец, получил принципиальное "добро" на весь проект.

Между тем на буйной колонии Coccidae, поселившейся в моих внутренностях, испытывали одно лекарство за другим. Первый из антибиотиков они восприняли как бесплатное шампанское, ещё больше развеселились и стали гораздо непринуждённее.

Затем наступил короткий период надежды: после пятидневного лечения мне сообщили, что их число изрядно поубавилось, и они представились вялыми, как с крепкого похмелья. И всего лишь три дня спустя, 16 июля, они, однако, объявились вновь в полную силу, и симптомы не оставляли никакого в этом сомнения. Так как известных способов лечения не было, а болезнь настолько редкая, что объектов для эксперимента не так-то легко и найти, то доктор пробовал на мне одно лекарство за другим, но всё без толку. К 28 июля я решил, что при таких обстоятельствах мне можно с таким же успехом находиться в Шотландии, как и в Лондоне, тем более, что 15 июля (в мой день рожденья) мы, наконец, продали остров Орнсэй, и оставались кое-какие вопросы, которые надо было решить на месте.

Я всё ещё не мог переехать в Камусфеарну, ибо женщина со своим огромным зверинцем по-прежнему была там, и совсем неясно было, когда же дом освободится.

И последнее лето, которое я предполагал провести в Камусфеарне, быстро уходило.

И тогда я поселился неподалёку от Инвернесса у Ричарда Фрера, который с продажей острова Орнсэй довёл почти до конца свои долгие и славные бои в арьергарде. Я приехал к нему 1 августа, а 4 августа в правом лёгком почувствовал сильную боль.

Дышать я мог только очень поверхностно, а смеяться, либо кашлять было для меня просто агонией. В прошлом у меня были такие же ощущения при поломанных рёбрах и при плеврите. Тут же болело, как при обоих сразу, но так как я знал, чторёбра у меня целы, то посчитал, что это плеврит. 8 августа я получил ожидавшееся приглашение приехать на остров Орнсэй, чтобы обсудить стоимость имущества лично с новым хозяином, и так как нельзя было рисковать задержкой в оформлении продажи, я поехал через всю Шотландию на машине, напичканный обезболивающим настолько, лишь бы только не угробить себя.

Камусфеарна к тому времени освободилась, там остался жить только Эндрю Скот, который присматривал за выдрами, моими двумя шотландскими борзыми Дэрком и Хейзел, и остатками большого кочевого стада, которые та женщина ещё не смогла перевезти на своё новое место жительства: один белый римский гусь, один робкий, но громадный кот, два осла и шесть пуделей.

Итак, я, наконец, вернулся домой, но уже на следующий день стал обильно харкать кровью, а ещё через день уже лежал в стеклянной камере туберкулёзной больницы, и Камусфеарна удалилась как бы за тридевять земель. Казалось, я избежал рака только для того, чтобы заболеть туберкулёзом.

Когда через сутки, совершенно случайно, я узнал, что у меня не туберкулёз, а кровяной тромб в левом лёгком, который, вероятно, был прощальным салютом моих Coccidae, я выписался из больницы по собственному желанию и вернулся к долготерпеливому гостеприимству Ричарда и Джоан Фреров. Мне нужно было находиться поблизости от больницы, чтобы каждые три дня делать анализ крови, так что в Камусфеарну я попал только в самом конце августа. К тому времени там оставался только гусь, кот и четыре пуделя.

Я не добился своей цели в срок или по плану, но всё-таки достиг её.

16 ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАМУСФЕАРНУ

Возвращаясь в Камусфеарну после столь долгого отсутствия, я отметил два явления, хотя по самой своей природе одно из них запечатлелось гораздо быстрее, чем второе.

Я довольно быстро понял, что за девятнадцать лет моего пребывания там мне ещё не доводилось видеть дом и его окружение таким обветшалым и запущенным. Необычайно суровая и влажная зима и наличие огромного количества животных разрушили почти всю штукатурку в помещениях, которые мы пристроили к старому дому, обшитому сосновыми досками, и даже деревянные детали строения были испещрены следами копыт и проворных лап. Листы сухой штукатурки изобиловали дырами, как будто бы их обстреливали, и только следы зубов и когтей вокруг этих дыр свидетельствовали о том, что в результате какого-то непонятного инженерного подвига, их можно отнести к решимости собак выгрызть их. Потолок ванной провалился под грузом собачьей конуры, которую временно запихали на чердак над ней, в окнах были разбиты девять стёкол и сломаны двенадцать щеколд, даже в ванной и уборной.

Ковры и дорожки были так изгажены, что их пришлось сжечь. Как будто бы какая-то всепожирающая туча саранчи пронеслась по дому с заданием всё порушить.

Снаружи положение было не лучше. Морские ветры превратили некогда белые стены в грязно-серые, поросшие местами зеленоватой плесенью грибка. Белый штакетниковый забор перед домом был сломан в нескольких местах, а вдоль дюн между домом и морем валялись груды ржавых банок и бутылок из разметанных, вероятно, ветром, некогда глубоко вырытых нами мусорных ям. Давно уж в Камусфеарне не было энергичного мужчины, который мог бы вырыть глубокую могилу для захоронения несгораемых остатков эры консервированного продовольствия. Хуже, гораздо хуже был ужас, которому я подвержен больше, чем многие другие, что я испытал много лет тому назад ещё в рыболовецком хозяйстве на острове Соэй, в тот день, когда мы обнаружили, что шестнадцать тонн акульей солонины протухли в закрытом солильном баке. Здесь же, в Камусфеарне, кто-то отключил электричество у самого большого из наших морозильников, и рыба в нём стала гнить. В конечном итоге я знаю, что нужно гораздо более тонкое обоняние, чтобы отличить запах 16 тонн тухлого мяса акулы от запаха полутонны гнилой трески.