Уильям Тревор - Свидание в среднем возрасте

- Чтобы дать вам жизнь, - сказала она, - вашей матери пришлось вытерпеть несколько часов очень сильной боли. Вы когда-нибудь думали об этом, мистер Майлсон? Вы думали о том, как эта бедная женщина кричала, сжимала руки и вцеплялась в простыни? Ради чего, мистер Майлсон? Ответьте мне, ради чего?

Он мог бы выйти из купе и пересесть в другое, где были люди. Но это означало бы доставить миссис Да Транка слишком много удовольствия. Она будет громко смеяться ему в спину, может даже двинется следом, специально, чтобы опозорить перед людьми.

- Все, что вы говорите обо мне, миссис Да Транка, с таким же успехом может быть адресовано вам.

- Значит, мы - два сапога пара. Очень взрывоопасная пара, вам не кажется?

- Нет, не кажется. Я не хочу иметь с вами ничего общего.

- Вы лежали со мной в одной постели. И у вас не хватило мужества сдержать слово.

Вы безответственный трус, мистер Майлсон, и я хочу, чтобы вы это знали.

- Я знаю о себе гораздо больше, чем вы можете мне сообщить. Вам никогда не приходило в голову посмотреть на себя со стороны? Немолодая женщина, блеклая и некрасивая, с подозрительными моральными принципами. Несчастные ваши мужья!

- Они женились на мне по доброй воле, и брак этот был для них честью. Вы это понимаете, но не хотите признать.

- Я вряд ли лишусь сна от этой мысли.

Утро было ясное, солнечное и слегка морозное. Пассажиры, выходившие из вагонов на промежуточных станциях, ворчливо жаловались на холод и говорили, что это слишком после теплой духоты вагона. Женщины с корзинками. Молодежь. Мужчины с детьми, с собаками, которых забирали из багажного отделения.

Ей сказали, что Да Транка живет с другой женщиной. И несмотря на это, он не согласился стать виновной стороной. Для таких людей, как Да Транка, адюльтер невозможен. Он ей так и сказал. Напыщенно. Зло. Хорэс Спай, надо отдать ему должное, не перекладывал грязную работу на других.

- Когда вы умрете, мистер Майлсон, какие цветы вы хотите себе на катафалк? Я, пожалуй, пришлю вам букетик. Маленький одинокий букетик. От ужасной и уродливой миссис Да Транка.

- Что? - не понял мистер Майлсон, и она повторила вопрос.

- Ох, ромашки, наверное. - Он сказал это потому, что перед образом, который она только что нарисовала, вдруг растерял всю свою защиту; слишком часто такой же точно образ возникал у него перед глазами. Катафалк, гроб, а внутри - он. Хотя это, наверное, будет совсем не так. Он не любил думать о будущем. Ему больше нравилось оглядываться назад, вспоминать, переживать заново события и ощущения своей жизни. Он инстиктивно находил в этом удовольствие, словно замедлял таким образом течение времени. Он не мог представить картину своих похорон; часто пытался, но она всегда сводилась к виденным ранее похоронам родителей, прошедшим чинно и с соблюдением всех обычаев.

- Ромашки? - переспросила миссис Да Транка. Почему этот человек сказал ромашки?

Почему не розы, лилии или что-нибудь, что растет в горшках? Ромашки были в Шрошпире; ромашки на обочинах пыльных улиц; ромашки на жарких полях, жужжащих пчелами; целые луга, спускающиеся к реке. Она сидела среди них с куклами на пикниках. Она лежала среди них на спине, смотрела ввысь и смеялась прекрасной и вялой голубизне неба. Она бродила среди них вечерами и любила их.

- Почему вы сказали ромашки?

Он не знал; разве только потому, что когда-то, во время одного из редких выездов семьи в деревню увидел их и запомнил. У себя в саду он выращивал тюльпаны, вьюны, астры и пионы.

Она вспомнила запах: ромашки почти не пахли - у них был запах поля, жаркого солнца на лице, ленивого безделья и лета. Там где-то была дверь красного цвета, старая, с облупившейся краской, и она сидела около нее, подобрав колени, на теплых ступеньках, в детском платье по моде того времени.

- Почему вы сказали ромашки?

Он помнил, что кто-то из взрослых сказал ему тогда, как называются белые цветы.

Он собрал небольшой букет и принес домой; и часто потом вспоминал их, хотя много лет не был на ромашковом поле.

Она хотела что-то сказать, но после ночи нужных слов не существовало. Между ними повисло молчание, и мистер Майлсон инстинктивно чувствовал его смысл. Она видела себя и его: как они неторопливо выходят из отеля, под это ясное солнце, и одновременно останавливаются на тротуаре, чтобы решить, в какую сторону пойдут на прогулку. Она открывала рот, шевелила губами и чувствовала, что покрывается потом, поднимала на него глаза и видела, как слова умирают у него губах, убитые подозрением.

Поезд остановился в последний раз. Двери разъехались; мимо них по платформе проходила вереница людей. Они собрали вещи и одновременно вышли из вагона. Пока они шли по платформе, проводник заинтересованно разглядывал ее ноги. Они миновали ограждение и разошлись каждый в свою сторону. Она - в новую квартиру, где, как она рассчитывала, ее ждет свежая почта и молоко. Он - к себе в комнату:

к двум грязным тарелкам в раковине и вилкам с засохшим на зубцах яичным желтком; к небольшому гонорару на каминной полке - розовому чеку на пять фунтов, прижатому с краю фарфоровым китайским котенком.

Гибрид малины и ежевики (Прим. редактора).