Джон Стейнбек - Гроздья гнева

Эл поднимает глаза от плиты.

– А грузовик?

– Да это, собственно, и не грузовик был. Рыдван с отпиленным верхом. Набит посудой, матрацами, ребятишками, курами. Таких сейчас много, все едут на Запад. «Кадиллак» промчался мимо нас – обогнул на двух колесах, – а навстречу машина. Он – в сторону, а тут этот грузовик. Врезался в него на всем ходу. Пьяный, что ли, был? Одеяла, куры, ребятишки так и взлетели на воздух. Одного мальчонку убило. Просто в лепешку. Мы подъехали, а мужчина, который сидел за рулем, стоит и смотрит на мертвого мальчонку. Мы так ни слова от него и не добились. Молчит, будто немой. Сколько сейчас народу едет на Запад. Целыми семьями. Никогда такого не видал. И день ото дня все больше и больше. И откуда они только берутся?

– Не «откуда берутся», а куда едут? – сказала Мэй. – Иной раз и к нам сворачивают за бензином. Но, кроме бензина, редко что покупают. Говорят, будто они воруют. Да у нас плохо ничего не лежит. Мы воровства не замечали.

Биг Билл, набивший рот тортом, взглянул в загороженное сеткой окно. – Ну, привязывай все свое добро на веревочки. Вот они, едут.

«Нэш» выпуска 1925 года устало свернул с шоссе. Заднее сиденье у него было завалено мешками, сковородками, кастрюлями, а на этой поклаже, задевая головами о крышу, сидели двое мальчиков. На крыше лежал матрац и свернутая палатка; шесты от нее были привязаны к подножке. Машина остановилась у бензиновой колонки. Из нее медленно вышел темноволосый мужчина с длинным худым лицом. Оба мальчика, соскользнув с поклажи, спрыгнули на землю.

Мэй обогнула стойку и остановилась в дверях. Человек был одет в серые шерстяные брюки и синюю рубашку, потемневшую от пота на спине и под мышками. На мальчиках одни комбинезоны, потрепанные, заплатанные. Волосы у них были светлые, подстриженные ежиком, и торчали, как щетина, лица в грязных подтеках. Они подбежали прямо к мутной луже под водопроводным краном и стали ковырять босыми пальцами грязь.

Человек спросил:

– Вы разрешите нам налить воды, мэм?

Мэй досадливо поморщилась.

– Да наливайте, – и тихо бросила через плечо: – Я послежу за шлангом. – Она смотрела, как он медленно отвинчивал головку радиатора и, отвинтив, вставил туда резиновый шланг.

Светловолосая женщина, сидевшая в машине, сказала ему:

– Спроси, может, здесь дадут.

Человек вынул шланг из радиатора и снова завинтил головку. Мальчики взяли шланг у отца, поставили его торчком и стали пить с жадностью. Человек снял свою темную, грязную шляпу и с какой-то странной приниженностью остановился перед загороженной сеткой дверью.

– Нельзя ли купить у вас хлеба, мэм?

Мэй ответила:

– Здесь не бакалейная лавочка. У нас хлеб идет на сандвичи.

– Я знаю, мэм. – В его приниженности чувствовалось упорство. – Нам нужен хлеб, а до магазинов, говорят, еще далеко.

– Продашь, а сама ни с чем останешься. – Ответ Мэй звучал нерешительно.

– Мы голодные, – сказал человек.

– Так купите сандвичи. У нас хорошие сандвичи, с котлетами.

– Мы бы рады купить, мэм. Да не можем. Надо обойтись десятью центами. – И добавил сконфуженно: – Деньги совсем на исходе.

Мэй сказала:

– Какого же вам хлеба за десять центов? У нас дешевле пятнадцати нет.

Эл буркнул:

– Да перестань, Мэй. Дай им хлеба.

– Сами не обойдемся. Когда еще привезут.

– Не обойдемся, и ладно, – сказал Эл и, нахмурившись, стал помешивать ложкой картофельный салат.

Мэй передернула полными плечиками и покосилась на шоферов: ну что, мол, с ним поделаешь!

Она открыла дверь, и человек вошел, внося с собой запах пота. Мальчуганы, протиснувшись следом за ним, пошли прямо к прилавку с конфетами и уставились на него во все глаза. Но во взгляде у них горела не жадность, не надежда, даже не желание отведать этих лакомств, а изумление: ведь существуют же такие чудеса на свете! Они были одного роста и на одно лицо. Один стоял, почесывая большим пальцем ноги грязную щиколотку. Другой тихо шепнул что-то ему на ухо, и оба вдруг сунули руки в карманы тонких синих штанишек, оттопырив их стиснутыми кулаками.

Мэй выдвинула ящик и достала оттуда длинный кирпичик хлеба, завернутый в вощеную бумагу.

– Вот пятнадцатицентовый.

Человек сдвинул шляпу на затылок и сказал все с той же приниженностью:

– А нельзя ли… может, вы отрежете на десять центов?

Эл рявкнул:

– Да брось ты, Мэй! Отдай все.

Человек повернулся к Элу.

– Нет, мы хотим только на десять центов. Приходится все точно рассчитывать, мистер, иначе не доберемся до Калифорнии.

Мэй покорно проговорила:

– Берите весь за десять центов.

– Зачем же вас грабить, мэм?

– Берите. Раз Эл позволяет, значит, берите. – Она двинула по стойке завернутый в вощеную бумагу хлеб. Человек достал из заднего кармана кожаный кисет, развязал шнурки и открыл его. Кисет был набит серебряной мелочью и засаленными бумажками.

– Может, вам чудно, что приходится вот так жаться, – извиняющимся тоном проговорил он. – Но у нас впереди тысяча миль, еще не знаю, доберемся ли. – Он порылся в кисете указательным пальцем, нащупал десятицентовую монету и вытащил ее. Положив монету на стойку, он увидел, что случайно прихватил еще один цент. Хотел сунуть цент обратно в кисет, но в эту минуту глава его остановились на мальчуганах, застывших перед прилавком с конфетами. Он медленно подошел к ним. Показал на длинные полосатые леденцы. – Эти по центу штука, мэм?

Мэй посмотрела сквозь стекло.

– Которые?

– Вот эти, полосатые.

Мальчики подняли на нее глаза и перестали дышать: они стояли с открытыми ртами, их голые спины напряженно выпрямились.

– Эти?.. Нет… на цент пара.

– Тогда дайте мне две штучки, мэм. – Человек бережно положил медную монетку на прилавок. Мальчики чуть слышно перевели дух. Мэй достала два длинных леденца.

– Берите, – сказал человек.

Мальчики робко потянулись за конфетами, взяли по одной и, не глядя на нее, опустили руки вниз. Но они взглянули друг на друга, и уголки губ у них дрогнули в смущенной улыбке.

– Благодарю вас, мэм. – Человек взял хлеб со стойки и вышел за дверь, и мальчики напряженной походкой шагали за ним следом, каждый крепко прижимая к ноге кулак с полосатым леденцом. Они, как белки, прыгнули с переднего сиденья на высокую поклажу и, как белки, спрятались среди узлов.

Человек сел в машину, дал газ; дряхлый «нэш», пофыркивая и выпуская клубы голубого маслянистого дыма, выбрался на шоссе и снова пошел на Запад.

Шоферы, Мэй и Эл смотрели ему вслед.

И вдруг Биг Билл круто повернулся.

– Такие леденцы стоят не цент, – сказал он.

– А тебе какое дело? – огрызнулась Мэй.

– Им цена каждому пять центов, – продолжал Билл.

– Ну, поехали дальше, – сказал второй шофер. – Запаздываем. – Оба сунули руки в карман. Билл бросил на стойку монету; второй, увидев ее, снова полез в карман и положил свою монету рядом. Они повернулись на каблуках и зашагали к двери.