Эрих Ремарк - Искра жизни

— Тут поступил еще один запрос насчет запасов продовольствия. Нам следует быть экономными. Что можно сделать?

— Выдавать меньше продовольствия, — лаконично ответил Вебер.

— Здесь нельзя переусердствовать. Если люди будут валиться от изнеможения, они не смогут работать.

— Экономить можно на Малом лагере. Там полно бесполезных едоков. Кто умирает, тому уже не нужна еда.

Нойбауэр кивнул.

— И тем не менее вы знаете мой принцип: всегда человечность в пределах возможного. Если это выходит за рамки, действует другой принцип: приказ есть приказ…

Теперь оба стояли у окна и курили. Они спокойно и по-деловому беседовали, как два порядочных скототорговца на бойне. За окном на клумбах, окружавших дом коменданта, работали заключенные.

— Я велел здесь для обрамления посадить касатик и нарциссы, — сказал Нойбауэр. — Прекрасное цветовое сочетание — желтый с голубым.

— Да, — ответил Вебер без особого энтузиазма. Нойбауэр рассмеялся.

— Наверно, вам это не очень интересно, а?

— Не очень. Моя страсть — кегли.

— В этом тоже что-то есть. — Нойбауэр еще немного понаблюдал за работавшими. — А как дела у лагерного оркестра? Эти парни здорово обленились.

— Они играют при выходе на работу и отправлении маршем и еще едва раза в неделю после обеда.

— Какой толк рабочим коммандос от их игры после обеда? Распорядитесь, чтобы они играли еще час после переклички. Это полезно для людей. Развлеките их. Особенно сейчас, когда придется экономить на еде.

— Я дам указание.

— Мы вроде бы все обсудили и понимаем друг друга.

Нойбауэр вернулся к письменному столу, открыл ящик и достал маленькую коробочку.

— Вот еще один сюрприз для вас, Вебер. Сегодня получил. Думаю, что доставит вам радость.

Вебер открыл коробочку. В ней был крест за боевые заслуги. Нойбауэр с удивлением отметил, что Вебер покраснел. Нойбауэр ожидал любую реакцию, но только не эту.

— Подтверждение того, — объявил он, — что вы это давно заслужили. Мы ведь здесь до некоторой степени тоже на войне. Ни слова больше об этом. — Он протянул Веберу руку. — Суровые времена. Мы должны их пережить.

Вебер ушел. Нойбауэр покачал головой. Маленький трюк с наградой возымел большее действие, чем он рассчитывал. Ведь у каждого есть свои слабости. В раздумье он остановился на миг перед большой пестрой физической картой Европы, висевшей на стене напротив портрета Гитлера. Торчавшие на ней флажки уже не соответствовали реальному положению вещей. Они обозначали глубинные территории России. Нойбауэр велел натыкать их как бы из суеверия в надежде на то, что со временем все вернется на круги своя. Он вздохнул, вернулся к письменному столу, взял вазу с фиалками и вдохнул сладкий запах.

«Такие уж мы, мои дорогие, — подумал он взволнованно. — В нашем сердце есть место для всего. Железная дисциплина, если того требует историческая необходимость, и глубочайшая душевность. Фюрер с его любовью к детям; Геринг, обожающий животных». Он еще раз понюхал цветы. Сто тридцать тысяч марок он потерял и тем не менее снова карабкается в гору. Сломать его не так просто! И снова пробуждается в нем чувство прекрасного! Идея с лагерным оркестром ему показалась удачной. Сегодня вечером сюда наверх к нему приедет Зельма с Фрейей. Это произвело бы на них блестящее впечатление. Он сел за пишущую машинку и двумя толстыми пальцами напечатал приказ о лагерном оркестре. Это предназначалось для его личного дела. Затем последовало предписание об освобождении от работы ослабевших заключенных. Оно имело совершенно другой смысл. Как будет реагировать Вебер, это уже его дело. Он что-нибудь да придумает. Крест за боевые заслуги подвернулся вовремя. В личном деле было множество доказательств того, что Нойбауэр относится к окружающим заботливо и доброжелательно. Это, разумеется, обычный компромат на начальство и товарищей по партии. Но кто находится под обстрелом, тому ох как не просто укрываться от огня.

Нойбауэр с удовлетворением захлопнул голубую папку и снял телефонную трубку. Его адвокат дал прекрасный совет— скупать подвергшиеся бомбежке земельные участки. Из-за их дешевизны. Но и те, на которые бомбы не падали. Так можно компенсировать собственный ущерб. Дело в том, что земельные участки, даже если их сотни раз бомбили, сохраняли свою стоимость. Надо было воспользоваться сиюминутной паникой.

Коммандос по расчистке развалин возвращались с медеплавильного завода. Позади были двенадцать часов изнурительного труда. Часть большого цеха обвалилась, и другим участкам был нанесен огромный ущерб. В распоряжении заключенных было немного кирок и лопат, так что большинству пришлось работать голыми руками. Кожа на руках была разодрана и кровоточила. Все ощущали смертельную усталость и голод. На обед им дали жидкий суп, в котором плавали какие-то растения: великодушный дар дирекции медеплавильного завода. Единственное утешение, что суп был теплый. За это инженеры и надзиратели завода — они были гражданскими лицами, но некоторые из них мало в чем уступали эсэсовцам — издевались над узниками, как над рабами.

Левинский шагал в середине колонны. Рядом с ним — Вилли Вернер. При формировании коммандос обоим посчастливилось попасть в одну группу. Здесь выкликали уже не отдельные номера, а целиком группу в четыреста человек. Уборка развалин была трудным делом, и добровольцев нашлось немного, поэтому Левинский и Вернер попали в эту коммандос без труда. Оба уже несколько раз проделывали это прежде.

Четыреста заключенных шли медленным шагом. Среди них было шестнадцать человек, которым эта работа оказалась не по силам. Двенадцать еще могли кое-как идти при чужой поддержке; остальных пришлось нести на грубо сколоченных носилках и держа за руки и за ноги.

Путь к лагерю был долгим; заключенных гнали вокруг города. Эсэсовцы старались, чтобы узников на городских улицах никто не видел. Кроме того, эсэсовцы не хотели, чтобы пленные увидели масштабы разрушений.

Вот они приблизились к небольшому березняку. В закатных лучах шелком светились стволы деревьев. Охранники СС и старшие коммандос распределились вдоль колонны. Эсэсовцы в любой момент были готовы открыть огонь по заключенным, которые с трудом тащились по дороге. Ветви благоухали зеленью и весной. В листве щебетали птицы. Но никто не обращал на это внимания. Все были слишком усталые. Потом снова пошли поля и пашни, и снова охранники подтягивались друг к другу.

Левинский шагал рядом с Вернером. Он был возбужден. — Куда ты это засунул? — спросил он слабым движением губ.

Вернер едва заметно прикоснулся рукой к ребрам.

— Кто нашел?

— Мюнцер. На том же месте.

— Та же марка? Вернер кивнул.