Эрих Ремарк - Искра жизни

— Значит, теперь у нас все части?

— Да. Мюнцер смонтирует их в лагере.

— Я нашел горсть патронов, но не рассмотреть, подойдут ли они. Пришлось сразу спрятать.

— Не бойся, пригодятся.

— У кого-нибудь еще что-то есть?

— У Мюнцера остались части револьвера.

— Они лежали на том же месте, что и вчера?

— Да.

— Видимо, кто-то их туда положил.

— Конечно. Кто-то, но не из лагерных.

— Из рабочих.

— Да. Такое мы находим уже в третий раз. Это не случайно.

В ожидании решающей схватки с эсэсовцами лагерное движение Сопротивления уже давно пыталось раздобыть оружие, чтобы не оказаться абсолютно беззащитным. С началом бомбардировок коммандос, занимавшиеся расчисткой развалин, вдруг стали натыкаться на оружие и его отдельные части. Видимо, рабочие специально для них прятали оружие в грудах мусора. Эти находки были причиной того, что все больше добровольцев изъявляли желание поработать на разборке развалин. Это были надежные люди.

Заключенные миновали луг, огороженный колючей проволокой. Вплотную к проволоке подошли и стали ее обнюхивать две буро-белые коровы. Одна замычала. Но никто из заключенных не обращал на них внимания: ведь это только обостряло постоянное чувство голода.

— Ты думаешь, они будут проверять нас сегодня?

— Почему? Они ведь и вчера не проверяли. Наша коммандос работала вдали от военного отдела. После разборки за пределами военного завода обычно уже не проверяют.

— Кто знает. А если нам придется избавляться от этих вещей…

Вернер посмотрел на небо. Оно светилось розовыми, золотыми и голубыми красками.

— Когда мы доберемся до места, станет уже достаточно темно. Мы должны следить за тем, как будут развиваться события. Ты хорошо завернул свои патроны?

— Да. В тряпку.

— Ясно. Если что-нибудь случится, передай назад Гольдштейну, который перекинет их Мюнцеру, а тот дальше — Ремме. Один из них эти патроны выбросит. Если не повезет и эсэсовцы будут со всех сторон, выкиньте их посреди группы. Тогда трудно будет схватить кого-то одного. Надеюсь, что вместе с нами вернется коммандос, работающая на корчевании деревьев. Там Мюллер и Людвиг в курсе дела. Их группа, если нас станут проверять, сделает вид, что неправильно поняла команду, приблизится к нам и все возьмет.

Описав кривую, дорога по вытянутой прямой снова приблизилась к городу. С обеих сторон к дороге подступали небольшие сады с деревянными беседками. Там работали люди в рубашках с засученными рукавами. Только немногие поднимали взгляд. Узники были им знакомы.

Из садов на дорогу доносился запах вскопанной земли. Кукарекал петух. На обочине стояли щиты, предупреждающие автомобилистов о крутом повороте. До Хольцфельде осталось двадцать семь километров.

— А это еще что? — спросил вдруг Вернер. — Уже возвращаются с корчевания?

Далеко впереди они увидели темную массу растянувшихся по дороге людей; так много, что трудно было рассмотреть лица.

— Наверно, они подошли раньше нас, — проговорил Левинский. — Может, мы их еще догоним.

Он обернулся. За ними, пошатываясь, шел Гольдштейн. Он с трудом тащился, положив руки на плечи двух шедших рядом.

— Давайте, — сказал Левинский обоим, помогавшим Гольдштейну. — Мы вас сменим. Потом, перед лагерем, снова ему поможете.

Он подхватил Гольдштейна с одной стороны, а Вернер подпер его с другой.

— Проклятое сердце, — пропыхтел Гольдштейн. — Мне сорок лет, а сердце ни к черту. Просто идиотизм.

— Зачем ты-то пошел? — спросил Левинский. — Тебя ведь можно было отправить в сапожную мастерскую.

— Да посмотреть хотел, как там за воротами лагеря. Свежий воздух… Это было ошибкой.

На сером лице Гольдштейна мелькнула вымученная улыбка.

— Ты еще отдохнешь, — сказал Вернер. — А сейчас обопрись, мы тебя дотащим.

Голубые тени соскользнули с холмов на землю, и небо утратило последний блеск.

— Послушайте, — прошептал Гольдштейн, — засуньте все в мои вещи. Если им взбредет проверять, проверят и вас и, наверное, носилки. Нас, дохляков, контролировать не станут. Мы уже конченые люди. Нас пропустят как есть.

— Если решат проверять, это коснется всех, — сказал Вернер.

— Нет, нас не станут, мы совсем выбились из сил. А еще к нам добавилось несколько человек там на дороге. Засуньте все мне под рубашку.

Вернер обменялся взглядом с Левинским.

— Все обойдется, Гольдштейн. Уж как-нибудь пробьемся.

— Нет, отдайте мне.

Оба никак не реагировали.

— Мне в общем-то все равно, схватят меня или нет. Это не имеет ничего общего с самопожертвованием и бахвальством, — сказал Гольдштейн с кривой улыбкой. — Так практичнее. Я ведь все равно долго не протяну.

— Увидим, — возразил Вернер. — Нам еще идти почти час. Перед лагерем ты снова вернешься в свой ряд. Если что-нибудь случится, вещи мы тебе отдадим. Ты их сразу передашь Мюнцеру. Мюнцеру, понятно?

— Да.

Мимо проехала женщина на велосипеде. Она была толстая и в очках, а на руле возвышалась картонная коробка. Она не хотела видеть заключенных и отвела взгляд в сторону.

Подняв глаза, Левинский стал напряженно разглядывать, что впереди.

— Послушайте, — сказал он. — Это не коммандос по корчеванию деревьев.

Приблизилась черная масса шагавших впереди. Толпа сама шла навстречу. Теперь уже можно было видеть, что это огромный людской поток.

— Новое пополнение? — спросил кто-то. — Или это целый этап?

— Нет. При них нет эсэсовцев. Да и идут они не к лагерю. Это — гражданские.

— Гражданские?

— Ты что, не видишь? У них шляпы. Здесь и женщины. И дети. Много детей.

Теперь их можно было четко рассмотреть. Обе колонны быстро приближались друг к другу.

— Правее взять! — заорал эсэсовец. — Резко вправо! В кювет, крайний ряд вправо. Быстро!

Надзиратели бегали вдоль колонны заключенных.

— Вправо! Взять вправо! Кто свернет влево, будет расстрелян!

— Это пострадавшие от бомбардировок, — проговорил Вернер неожиданно резко и тихо. — Горожане. Беженцы.

— Беженцы?

— Беженцы, — повторил Вернер.

— По-моему, ты прав! — Левинский прищурился. — Это действительно беженцы. Но на этот раз немецкие беженцы!

Это слово шепотом пронеслось вдоль колонны. Беженцы! Немецкие беженцы! После того как несколько лет они одерживали победы в Европе и гнали людей впереди себя, теперь в собственной стране им была уготована роль изгоев. Это казалось немыслимым, но это соответствовало действительности.

Женщины, дети, старики тащили пакеты, ручные сумки и чемоданы. Некоторые тянули маленькие тележки, на которые был погружен их скарб. Они брели друг за другом беспорядочной и угрюмой толпой.

Обе колонны почти поравнялись друг с другом. Мгновенно стало очень тихо. Слышно было только шарканье ног. И вдруг, даже не перекинувшись взглядом, заключенные преобразились. Казалось, кто-то отдал безмолвный приказ всем этим до смерти уставшим, изможденным, голодным людям, словно какая-то искра воспламенила их кровь, встряхнула мозг, расправила мышцы. Только что спотыкавшаяся колонна зашагала маршем. Головы распрямились, лица посуровели и в глазах засветилась жизнь.