Уильям Голдинг - Свободное падение

Сигарета задрожала у меня в пальцах.

– Обожглись? – осведомился он. – Нет? И превосходно.

Он протянул мне фарфоровую пепельницу с видом Рейна.

Я бережно взял ее и поставил на стол рядом с собой.

– Вы напрасно теряете время. Я не знаю ни как им удалось бежать, ни куда они направились.

Секунду-другую он молча всматривался в меня.

– Все может быть, – кивнул он.

Я отодвинулся и, упершись руками в края сиденья, приготовился встать. Сам тому не веря, я пытался делать вид, будто допрос окончен.

– Что ж, разрешите в таком случае…

Я приподнялся, но тяжелая рука легла мне на левое плечо и придавила к сиденью. Мелькнула розоватая кожа у запястья, но физическое прикосновение руки человека, которого я должен был бояться, лишь, напротив, разозлило меня; я почувствовал, как кровь прилила к шее. Доктор Хальде ухмылялся у меня над плечом и, примирительным жестом разведя руки ладонями вниз, старался меня успокоить. На мое плечо уже ничто не давило. Затем он извлек из кармана белоснежное батистовое облако и тщательно прочистил нос. Видимо, его и впрямь мучил насморк и в носу свербило, а по-английски он говорил безукоризненно.

Сложив батистовый платок, он улыбнулся мне:

– Все может быть. Но нам надо удостовериться.

Какие у меня непомерно большие и топорные руки! Я засунул их в карманы, но там им было неловко. Тогда я переместил их в карманы брюк. И залпом произнес две фразы, выученные мною заранее. Даже проговаривая их, я понимал: они ничего не значат, просто защитный рефлекс.

– Я офицер, я военнопленный. Я требую, чтобы со мной обращались согласно пунктам Женевской конвенции.

Доктор Хальде издал неопределенный звук – полусмешок, полувздох. И улыбнулся печальной укоризненной улыбкой, как если бы наставлял ребенка, допустившего ошибку в контрольной:

– Разумеется, именно так. Да-да.

Тут подал голос помощник коменданта, и между ними произошел быстрый обмен репликами. Взглянув на меня, потом снова на Хальде, помощник что-то яростно доказывал. Но Хальде настоял на своем. Помощник щелкнул каблуками, отдав какое-то приказание, и удалился вместе с солдатами. Я остался с Хальде и гестаповцами.

Доктор Хальде вновь занялся мной:

– Мы знаем о вас все.

– Это неправда, – мгновенно парировал я.

Он рассмеялся – искренне, но с оттенком грусти.

– Что ж, мы так и будем с вами препираться? Конечно, всего о вас мы знать не можем, ни о ком не можем. Даже о себе. Вы это хотите сказать?

Я ничего не ответил.

– Но, видите ли, мистер Маунтджой, я имел в виду несколько иной уровень – уровень, на котором определенные силы способны действовать, уровень, на котором возможны определенные выводы. Мы, например, знаем, что вам будет трудно перенести некоторые лишения, в особенности если вас насильственно им подвергнуть. Ну а я, со своей стороны, я… понимаете? И так далее.

– Что – далее?

– Вы были коммунистом. Я, знаете ли, тоже. Когда-то. Заблуждения романтической молодости.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Я буду с вами откровенен, хотя не уверен, будете ли вы откровенны со мной. Война в основе своей безнравственна. Согласны?

– Возможно.

– Тут должно быть либо «да», либо «нет». Мне было очень трудно сделать выбор, но я его сделал. Быть может, последний выбор в моей жизни. Стоит принять подобную всеобщую безнравственность, мистер Маунтджой, – и человек соглашается терпеть любые неприятности. В конце концов, мы были коммунистами. Цель оправдывает средства.

Я притушил окурок о дно пепельницы.

– Какое отношение это имеет ко мне?

Держа в руке портсигар, он описал им круг в воздухе, прежде чем вновь протянуть его мне.

– Для вас, как, впрочем, и для меня, все сущее заключается в этой комнате. Мы оба – винтики неких социальных механизмов. Мой механизм в моей власти; и вы полностью в моей власти. Нас это развращает, мистер Маунтджой, но никуда не денешься.

– Почему выбор пал на меня? Говорю вам, я ничего не знаю. Зажав сигарету между пальцами, я искал спички. Доктор

Хальде протянул зажигалку:

– Пожалуйста!

Обеими руками я сунул белый кончик в пламя и тут же присосался к мундштуку губами. В отдалении торчали фигуры гестаповцев, стоящих вольно, но лиц их я не видел, не мог видеть: передо мной было лишь одно озабоченное чопорное лицо за пламенем зажигалки. Он опустил ее, положил руки на журнал и наклонился ко мне:

– Если бы вы только понимали положение дел так же, как я! О, вы пошли бы навстречу нам, и еще как: смею сказать, от всего сердца. – Его пальцы сжались. – Мистер Маунтджой, уж поверьте мне, я… мистер Маунтджой. Четыре дня назад с полсотни офицеров бежали из другого лагеря.

– И вы хотите, чтобы я… вы хотите, чтобы я…

– Погодите. Они… да, они еще на свободе, большая часть. Их еще не вернули в лагерь.

– И дай им Бог!

– И из вашего лагеря в любую минуту возможен такой же побег. Двое офицеров, ваших друзей, мистер Маунтджой, уже это предприняли. По нашим сведениям, в вашем лагере настроение сейчас таково, что массовый побег маловероятен, но не исключен. А этого не должно произойти… Если бы вы только знали, как важно, чтобы это не произошло!

– Ничем не могу помочь. Попытка бежать – дело пленного.

– Сэмми… прошу прощения, мистер Маунтджой… вы прекрасно отреагировали на обработку! Браво! Неужели вы всего лишь тупоголовый британский солдат, верноподданный короля?

Он вздохнул и откинулся на спинку кресла.

– С какой стати вы назвали меня Сэмми?

Он расплылся в улыбке, сочувственной и насмешливой, – зимний холод на его лице сменился весенним теплом.

– Я давно наблюдаю за вами. Ставлю себя на ваше место. Уж извините за эту вольность. Но на войне как на войне!

– Не знал, что я так много значу.

Он перестал улыбаться, потянулся рукой к портфелю и вытащил пачки бумаг:

– Вот, мистер Маунтджой, взгляните на то, сколько вы значите.

Он швырнул через журнал два небольших досье. Две грязновато-желтые, затасканные папки. Я открыл их и стал рассматривать листы, заполненные непонятным готическим шрифтом, нацарапанные подписи – инициалы и имена, круглые печати. С одной фотографии на меня глядел Нобби, с другой – Ральф, сидящий перед аппаратом в нарочито неестественной позе, с застывшим лицом.

– Значит, вы поймали их.

Доктор Хальде не отреагировал, и что-то в его молчании – какая-то напряженность, быть может, – заставило меня быстро взглянуть на него и изменить мое утверждение на вопрос.

– Так вы схватили их?

Доктор Хальде по-прежнему молчал. Потом достал свое батистовое облако и снова старательно высморкался.

– Должен с прискорбием сообщить вам, что ваших друзей больше нет. Застрелены при попытке к бегству.