Уильям Голдинг - Свободное падение

Я задержал долгий взгляд на тусклых фотографиях, но они ни о чем не говорили. Попытался распалить себя, сказав мысленно, тихо и как бы на пробу: они получили в грудь по пригоршне свинца, нашли свой конец – они оба, эти непобедимые игроки в крикет, они увидели и признали: игра кончена. Они были моими друзьями, и вот их знакомые тела превращаются в тлен.

Неужели ты ничего не чувствуешь?

Может быть.

Хальде заговорил вкрадчиво и мягко:

– Теперь понимаете, мистер Маунтджой? Ведь это жизненно необходимо, чтобы больше ни один человек не оказался по ту сторону проволоки – необходимо ради них, ради нас, ради человечности, ради будущего…

– Гад ползучий!

– Именно так, а не иначе. Само собой разумеется. И так далее.

– Говорю вам, я ничего не знаю.

– И вот, когда мне дают или, если угодно, я беру на себя задание помешать повторению подобного дела, – к кому еще мне обращаться? Кто еще из всех заключенных в вашем лагере обладает нужной характеристикой? Кто еще говорил о живописи и красках, об искусстве литографии? К тому же, – и он уперся в меня своими огромными васильковыми глазами, – кто из всех этих людей скорее других способен быть разумным? Уж не выбрать ли мне в качестве моего рычага майора Уитлоу-Броунригга, этого твердокаменного джентльмена, и гнуть, пока он не переломится? Или все-таки предпочесть материал поэластичнее?

– Говорю вам…

– Очень важно, чтобы я мог провести рейд быстро, неожиданно и знал наверняка, чт о я в лагере найду и где. Пожалуйста, пожалуйста, выслушайте же до конца. Мне нужно уничтожить печатный станок, конфисковать все инструменты, форму, гражданскую одежду. Мне нужно разбить радиоприемник. Нужно попасть в подкоп – прямиком – и засыпать его…

– Но я…

– Слушайте же, пожалуйста, слушайте! Я выбрал вас не только потому, что вы несомненно входите в организацию, но и потому, что вы художник и, значит, объективны и не лезете в кучу. Вы – человек, способный схватить, когда предательство вовсе не предательство и когда нужно нарушить правило, клятву, чтобы послужить высшей правде…

– В последний раз: я ничего не знаю!

Он развел руками, а потом опустил их на стол ладонями вверх.

– Разве это логично, мистер Маунтджой? Примите в соображение и другие ваши данные: разнообразные способности, дружбу с теми двумя офицерами, принадлежность в прошлом к партии, известной подпольной деятельностью… О, поверьте, я питаю глубочайшее уважение к вам и глубочайшую неприязнь к собственной работе. И я понимаю вас – насколько один человек может понять другого…

– Не может. Я сам себя не понимаю.

– Но я объективен: могу влезть в вашу шкуру, тем не менее в любой момент уберусь восвояси, как только дело дойдет до боли…

– Боли?

– …поскольку знаю – объективно, наверняка, твердо, – что на том или ином уровне нашего, увы, злосчастного знакомства вы неизбежно… как бы это выразиться?..

– Я не заговорю. Я Ничего не знаю.

– Заговорите. Вот-вот. Именно это слово. Раньше или позже, мистер Маунтджой, вы заговорите.

– Я ничего не знаю. Ничего!

– Минуточку! Для начала мы предоставим вам что-нибудь истинно ценное. Позвольте, я объясню вам вас самого. Никто – ни любимая, ни отец, ни первый учитель – этого для вас не сделает. Все они скованы условностями и желанием добра. Нет, только в таких обстоятельствах, в какие мы с вами попали, – в горниле электрической топки – раскаленная, слепящая правда может от одного человека излиться к другому.

– Правда?

– Какой эмбрион, будь у него выбор, согласился бы пройти через муки рождения, зная, что изо дня в день будет жить с тем сознанием, с каким живете вы? Ведь вы ни во что не верите, вам не за что принимать страдания и нечему радоваться. Ничто не способно достучаться до вашего сердца, захватить его целиком. Вы сосредоточены на себе. Интеллектуальные идеи, включая верность отечеству, не слишком-то к вам пристали. Вы сидите в пыльном зале ожидания на невесть какой ветке и ждете невесть какого поезда. День за днем, час за часом вы дергаетесь между двумя полюсами: я имею в виду, между верой в материальную действительность и верой в мир, созданный и поддерживаемый высшим существом. И только то, чего вы не можете избежать, – жало секса и страх боли – и стремление избежать страдальческого повторения одного и продления другого – вот что ежедневно откладывается в вашем сознании и принимается вами как жизнь. О да, вы способны на дружбу – в известной степени и на любовь – в известной степени, но в вас нет ничего, что отличало бы вас от козявок или воробьев.

– В таком случае на что я вам сдался?

– Вы еще не оценили всю трагикомичность нашего положения? Если бы то, что я изложил, мистер Маунтджой, было все, мне осталось бы приставить вам к затылку пистолет и дать десять секунд на размышление. Но в том-то и дело, что есть в вас какая-то тайна, что-то неясное для нас обоих. А потому, хотя я почти уверен, что вы заговорили бы, если бы у вас было что сказать, мне приходится перейти к следующему этапу и причинить вам страдания. А все из-за того, что между «почти» и «уверен» – целая пропасть. О да, я буду проклинать себя, но вам от этого легче не будет.

– Неужели вы не видите: мне даже угроз не выдержать.

– Да, да. И именно потому мне придется проделать все это, как если бы я ничего о вас не знал. Я буду делать вид, будто ни подкупить вас, ни запугать невозможно. И я ничего вам не предлагаю, кроме одного – шанс спасти человеческие жизни. Расскажите все, что знаете об организации, готовящей побег, и мы вернем вам ваш прежний статус, ни больше и ни меньше. Вы будете переведены в другой лагерь с не худшими условиями. А источник нашей информации останется неизвестным.

– Почему вы не вызвали старшего по званию?

Распахнутый взгляд синих васильков:

– Кто доверился бы старшему по званию?

– Но почему вы не верите мне?

– Кто станет верить вам, мистер Маунтджой? Какой болван?

– Тогда какой смысл ждать от меня правды?

Грустное, недовольное, задумчивое лицо. Всплеск руками.

– Даже если все так, мистер Маунтджой, я вынужден продолжать. Вы, конечно, это понимаете? О, согласен, мы оба сидим в выгребной яме. Оба по горло в дерьме.

– И дальше?

– Дальше? Чего вы больше всего хотите? А? Вернуться домой? Пожалуйста. Это можно устроить… Психическое расстройство… Месяц-два в приятном лечебном заведении, несколько бумажек на подпись, и все в порядке – вы дома, мистер Маунтджой. Да? Умоляю вас.

– Мне что-то не по себе.

Я провел ладонями по лицу и ощутил маслянистые струйки.

– Ну а если вас не так уж и тянет немедленно отправиться домой, как насчет того, чтобы в промежутке развлечься? Я пытаюсь найти слова поделикатнее – какие доступны человеку, для которого ваш богатейший язык все-таки не родной. Но разве вас не тяготит – иногда – отсутствие общества противоположного пола? Возможности Европы в этом отношении к вашим услугам, а, как мне известно, это, это…